Звякнув цепями, я откинулся на спинку неудобного стула и спросил, желая увести разговор в сторону от опасной темы:
– С чего вообще все взъелись на христиан? Они выступили на стороне императора, но после свержения падших подверглись гонениям, еще более жестоким, чем прежде!
– Христиане – это деструктивная секта, – спокойно ответил Бастиан Моран. – Они опасны. Мистицизм и заговоры никого не доводили до добра, а христиане жили этим долгие века. Они выдумали себе бога…
– Выдумали? – охнул я. – А падшие? А инфернальные твари? Ад существует – этому есть множество доказательств, а раз так…
– Ад, рай, душа… – презрительно махнул рукой старший инспектор. – Мракобесие невежд! Придумали сказочку и цепляются за мнимое бессмертие души, будто утопающий за соломинку. Это все от страха смерти. Вам ли, виконт, не знать?
– Падших не существовало?
– А кто сказал, что они спустились с небес?
– Откуда же, если не оттуда?
– С Венеры или Марса. С Юпитера или обратной стороны Луны. С других звезд. Да откуда угодно! Забудьте о мистике и сакральных тайнах, доверьтесь науке!
– Вы все же механист…
– И что с того?
– Неважно, – отмахнулся я и спросил: – Мой арест вызван поддержкой христиан отцом?
– Разумеется нет! – мягко улыбнулся старший инспектор. – Я лишь объяснял, по какой причине вы попали в поле моего зрения. Дабы развеять подозрения в предвзятости.
– Пока вам это не удалось, – заметил я.
– Разве? – удивился Бастиан Моран. – Ваш отец подозревался в причастности к убийству графа и графини…
– Обвинений предъявлено не было! – перебил я собеседника.
– Не было, – не стал спорить тот. – Но лишь потому, что все сочли Бориса Орсо погибшим от аггельской чумы. К сожалению, из-за карантина сыщики не смогли проверить особняк, но со слов очевидцев, ваш отец находился в тот вечер дома. Как, впрочем, и вы с матерью. Теперь понимаете причину моего удивления, когда среди подчиненных инспектора Уайта я наткнулся на фамилию Орсо? Детектив-констебль Леопольд Орсо, подумать только! Десять лет вы пропадаете невесть где, а потом вдруг выпрыгиваете, как чертик из коробочки, оформляете свидетельство о смерти отца и начинаете жить в доме, который до сих пор находится под карантином!
– У меня оказался иммунитет.
– Чушь! – отмахнулся Бастиан Моран. – Я расскажу, что произошло на самом деле! Ваш отец узнал о грядущем аресте и пустился в бега, заставив всех поверить в свою гибель! Он использовал аггельскую чуму как прикрытие! Не было никаких убийц, кроме него самого.
– Вовсе нет, – покачал я головой. – Он никогда бы не поступил так с мамой, не оставил бы ее умирать…
Но мое утверждение уверенности старшего инспектора в собственных выводах нисколько не поколебало.
– Ваша мать была тяжело больна, – заявил Бастиан Моран. – Брать ее с собой было неразумно. Полагаю, Борис просто решил избавить ее от лишних страданий.
– От лишних страданий? – разозлился я. – Да вы видели когда-нибудь, как умирают от аггельской чумы?!
– А вы? – спросил старший инспектор. – Вы, Леопольд, это видели?
– Видел, – подтвердил я. – В ту ночь я был дома. Я видел, как умирали наши слуги. Отец спас меня, проклятие наслал не он. Мы были в доме.
Вероятно, старший инспектор Моран своим провокационным вопросом рассчитывал выудить из меня показания о смерти Джимми, поэтому он кисло улыбнулся и процедил:
– А любил ли отец вашу мать? Или она была для него лишь источником средств к существованию?
Глаза заволокла красная пелена, нестерпимо захотелось перескочить через стол и выбить из наглеца дух, но мне удалось побороть клокотавшую внутри злобу и размеренно задышать, успокаивая дыхание.
Помогло ясное понимание, что именно такой реакции от меня и ждут. Ну и кандалы на руках и ногах немало поспособствовали рассудительности, не без этого.
Я поморщился и посмотрел на старшего инспектора с нескрываемым скептицизмом.
– Итак, у вас есть, – начал я подводить итог допроса, – моя связь с банком, убитыми и местом преступления. А что с мотивом?
Бастиан Моран легкомысленно пожал плечами.
– Наследство, возможно? – предположил он и вдруг объявил: – Но – довольно! Леопольд Орсо, вы арестованы по обвинению в убийстве Исаака Левинсона, его домочадцев и слуг.
Меня словно в солнечное сплетение лягнули.
– Что вы сказали? – не поверил я собственным ушам.
– Вчера вы проникли в особняк, где проживала жертва, и убили всех, кто там находился. Не уверен, произошло это на почве личных неприязненных отношений или всему виной финансовые разногласия, но факт остается фактом. Вы убили их! Женщин, детей…
– Хватит! – рявкнул я и, звякнув цепями, саданул ладонями по столу. – Что за бред вы несете?
– Это не бред, – посмотрел старший инспектор на меня с нескрываемым презрением. – Документально зафиксировано, что вы посетили жилище банкира вечера вечером в двадцать четыре минуты седьмого. Больше никто в дом не входил и на улицу не выходил, а на рассвете вернувшаяся в дом кухарка обнаружила тела. Бесспорное доказательство вашей вины!
– Ерунда какая-то! – пробормотал я, пытаясь осмыслить услышанное.
Двадцать четыре минуты седьмого. Никто в дом не входил и не выходил.
Двадцать четыре минуты… Не входил и не выходил…
На рассвете…
И вдруг в голове щелкнуло: обычными свидетельскими показаниями подобную точность не объяснить, а ведись слежка за мной, арестовали бы еще вчера, сразу после выстрела в китайца.
– Вы установили наружное наблюдение за домом Левинсона? – спросил я и выжидающе уставился на старшего инспектора.
Тот кивнул.
– После столь странного налета на банк это показалось мне не лишенным смысла, – подтвердил он.
– И филеры зафиксировали, в какое время я вошел в дом, во сколько покинул его, и тот факт, что до утра никто больше не входил и не выходил?
– Именно!
– И в какое время я покинул особняк? – уточнил я.
Бастиан Моран полистал лежавшую перед ним папку и сообщил:
– Вы пробыли в доме двадцать восемь минут, – затем понимающе улыбнулся и заметил: – У вас было достаточно времени для убийства.
Но я досадливо отмахнулся.
– Сотрудники Третьего департамента подтверждают, что я покинул дом покойного в шесть часов пятьдесят две минуты?
Старший инспектор посмотрел на меня с неприкрытым подозрением, но все же подтвердил:
– Так и есть. Не понимаю, почему это вас так радует!
– Неважно, – расплылся я в беспечной улыбке. – Предъявляйте обвинение, этот разговор меня уже утомил.