В этот момент официант выставил на стол глубокую тарелку с варениками и блюдечко со сметаной.
– Остальное нести сразу? – уточнил он.
– Сразу, – кивнул я, и вскоре передо мной оказался чайничек, блюдо с блинами и розетка с медом.
Я закрыл глаза, наслаждаясь восхитительными ароматами из детства, сглотнул слюну, потом без всякого сожаления поднялся на ноги, кинул на край стола мятую пятерку и принялся одеваться.
Официант не сказал ни слова. Он помнил меня по старым временам.
Как я уже говорил: все те же люди, все те же лица; ничего не меняется.
Не застегивая плащ, я перешел через дорогу и без стука распахнул дверь, в которую незадолго до того прошел сгорбленный человечек в сером дождевике. Пригнув голову, поднырнул под низкую притолоку, выпрямился и заявил:
– У меня есть пара вопросов.
Согбенный башмачник посмотрел на меня снизу вверх и улыбнулся.
– Неприятных, полагаю? – предположил он. – Слышал, ты стал полицейским, Лео.
– Все течет, все меняется, – пожал я плечами, выставил на край стола портфель и достал из него только-только начавший оттаивать сверток.
Старый мастер развернул брезент и поднял на меня озадаченный взгляд.
– Что это, Лео? – отодвинул он от себя оторванное взрывом предплечье сиятельного.
– Мне нужно знать, кто набил эту татуировку, – спокойно произнес я, словно речь шла о починке каблука.
Ремесло башмачника никогда не приносило много денег в этом квартале, и Сергей Кравец сводил концы с концами, делая наколки местным бандитам. Когда на улицах находили очередного изукрашенного наколками покойника и полицейские приходили к башмачнику с требованием назвать имя жертвы, он не говорил им ничего, а потом запирал лавку и шел сообщать дурные вести родне.
Я прекрасно знал о его принципах, но нисколько не сомневался, что тем или иным образом получу ответ.
Мастер откинулся на спинку стула и посмотрел на меня с непонятным выражением, в подслеповатых глазах мелькали отблески керосиновой лампы.
– Это неправильно, – заявил он.
– Ты же сам сказал, что вопросы будут неприятными, – напомнил я.
Мастер покачал головой.
– Говорят, ты больше не полицейский, – заявил он многозначительно.
– Все течет, все меняется, – повторил я.
– Лео, ты убил его?
Я только пожал плечами, не став отвечать ни да, ни нет.
Просто не знал ответа на этот вопрос.
Сергей Кравец расценил молчание по-своему, разжег еще одну лампу и достал мощное увеличительное стекло. Изучил вытатуированную руну и объявил:
– Очень старая работа.
– Старая насколько?
– Судя по всему, человек прожил с ней большую часть жизни.
Я кивнул. Скорее всего, так оно и было. И поскольку старику было за семьдесят, сделавший наколку мастер давно мертв.
– Я не назову тебе имени, – ожидаемо продолжил Кравец. Помолчал и добавил: – Знаешь, Лео, на самом деле это мог быть кто угодно.
– Как так?
– Работа идеальная, ни единой помарки. Если интересует мое мнение – это не татуировка, это клеймо. Кто-то закрепил иглы в специальной форме.
– Понятно, – вздохнул я и уточнил: – Что-то еще?
– Нет, – покачал головой мастер.
Я завернул руку в брезент и убрал сверток обратно в портфель.
– Ничего больше не хочешь спросить? – остановил меня Кравец.
Вопрос угодил в больное место, я медленно обернулся и прислонился к дверному косяку.
– Ты не знаешь! – возразил мастеру. – Он бы тебе не сказал!
– Не сказал, – подтвердил старый башмачник.
– Тогда о чем речь?
Делать татуировки отец водил меня исключительно сюда. Он никогда ничего не объяснял, и до сих пор я не мог решить для себя, была ли это пьяная блажь или же в моих наколках скрывался некий сакральный смысл.
– Левая рука, – произнес Кравец. – Он оставил эскиз для левой руки и даже оплатил работу.
– Нет, – ответил я и быстро вышел за дверь.
Нет, нет и нет.
Я не собирался проходить через это снова.
Мне нужны были ответы. Ответы, а не новые загадки.
Оторванную руку выкинул в первый попавшийся канализационный люк.
В «Прелестную вакханку» я приехал продрогшим, промокшим и голодным. Всю дорогу перед глазами стояли блины и вареники, под конец даже начало немного мутить. В варьете я попросил сделать пару сэндвичей и травяной чай, прихватил попавшийся на глаза ореховый пудинг и поднялся в апартаменты Альберта с подносом, заставленным едой.
Поэт работал. Судя по размашистым движениям, он рисовал, но при моем появлении сразу убрал тетрадь в верхний ящик стола и даже запер его на ключ.
Я уловил аромат женских духов и не удержался от усмешки:
– Надо понимать, прекрасная незнакомка решилась посетить этот приют порока?
– Ничего ты не понимаешь в настоящих чувствах! – отмахнулся Альберт и язвительно поинтересовался: – Ты сегодня один, без своего вымышленного друга?
– Уже успел по нему соскучиться?
– Туше! – всплеснул руками Альберт Брандт и спросил: – С чем пожаловал?
– Два сэндвича, ореховый пудинг…
– Новости! – перебил меня поэт. – Какие новости о Прокрусте?
Я поморщился, отпил травяного настоя и посоветовал:
– Забудь о Прокрусте. Лучше напиши оду «Всеблагому электричеству». К нам приезжают Тесла и Эдисон.
– Телса и Эдисон приедут и уедут, Прокруст останется.
– Прокруст давно мертв.
Альберт обиделся и отвернулся к окну. Я только пожал плечами и принялся обедать, затем убрал опустевший поднос на полку, где по-прежнему валялся принесенный мной из китайского квартала бильярдный шар, и примирительно произнес:
– Кстати, Александр Дьяк мне очень помог.
– Рад за тебя! – буркнул поэт, глядя на улицу.
– Перестань!
– Леопольд, ты меня удивляешь! – взорвался Альберт. – Ты же знаешь, как мимолетно вдохновение! Я не пишу на заказ, только по велению души! Сейчас меня увлекла тема Прокруста, а ты все портишь. Своим неверием ты сбиваешь мне весь настрой!
Я с сочувствием посмотрел на поэта, но извиняться не стал.
– Альберт, он мертв, – уверил я приятеля и развалился на оттоманке. – И мертв уже давно.
– Ты не можешь знать этого наверняка!
– Могу. Иногда я бываю на его могиле. Так вот, надгробие в полном порядке. Он там, на два метра под землей, Альберт.