– Скоро вылупятся и остальные! – сказали они.

За несколько дней Энн помогла курицам высидеть и других цыплят. Когда дело было уже сделано, в курятник вошла Марселла.

– Как ты умудрилась сюда попасть, Энн? – удивилась она. – Я везде тебя искала! Это курицы тебя затащили?

Наседки за ящиком негромко кудахтали со своими цыплятами, но Марселла их услышала.

Она подняла ящик и ахнула от изумления и радости.

– Ах вы мои дорогие старенькие курочки! – воскликнула она, вынимая обеих куриц из гнёзд. – Вы спрятали свои гнёздышки, и теперь у вас один, два, три, четыре… Двадцать цыплят!

Сосчитав цыплят, девочка посадила их в свой передник и, подхватив Тряпичную Энн, положила её сверху.

– Пошли, старушки! – сказала она и вышла из курятника. За ней по пятам с кудахтаньем бежали мамы-птицы.

Марселла попросила папу прикатить под дерево два небольших бочонка и устроила в каждом из них по милому гнёздышку. Потом папа забил отверстие досками, оставив место для входа. Каждой курице было отдано по десять цыплят, и у каждой куриной семьи был теперь свой домик.

Куклы были счастливы, когда узнали о приключениях Энн, ведь маленькие детки – это всегда радость. А Энн помогла цыплятам появиться на свет. Игрушки не могли дождаться, когда же их вынесут во двор посмотреть на будущих петушков и курочек.

Тряпичная Энн и мышь

Новую восковую куклу звали Жанетт, и она, как и Хенни, кукла-голландка, умела говорить «мама», когда кто-нибудь наклонял её вперёд или назад. У неё были красивые русые кудри из настоящих волос. Их можно было расчёсывать или заплетать, завивать или взбивать, не запутывая. Тряпичная Энн была горда, когда Жанетт поселилась вместе с ними.

Но сейчас Энн была очень сердита. У неё даже лопнули два шва на макушке, когда она своими ватными руками нахмурила себе брови (впрочем, когда она убрала руки, лицо снова расплылось в обычной жизнерадостной улыбке). Думаю, вы бы тоже рассердились на её месте. Дело в том, что с Жанетт кое-что случилось.

Кто-то этой ночью прокрался в детскую, когда куклы спали, и сгрыз весь воск с прекрасного лица Жанетт, и от её красоты ничего не осталось!

– Какой стыд! – проговорила Энн, обнимая Жанетт.

– С этим надо что-то делать! – воскликнула французская кукла и топнула своей маленькой ножкой.

– Если я поймаю преступника, я – я даже не знаю, что с ним сделаю! – пригрозил оловянный солдатик, который временами бывал весьма свиреп, хотя ему редко приходилось с кем-то сражаться.

– Вот дыра, через которую он пришёл! – закричал дядюшка Клем с другого конца комнаты. – Идите сюда, посмотрите!

Куклы побежали туда, где на четвереньках стоял дядюшка Клем.

– Да, это здесь! – сказала Тряпичная Энн. – Мы чем-нибудь заткнём дыру, и он больше не придёт.

Куклы принесли лоскутков и обрывков бумаги и заткнули выход из мышиной норы.

– Мне кажется, я слышала скрежет зубов этой ночью, – сказала одна из маленьких куколок. – Прошлым вечером я выпросила у хозяйки лишний кусочек пирога, и он не давал мне спать.

Пока куклы всё это обсуждали, Марселла успела сбегать с Жанетт вниз и поговорить с мамой и папой. Родители поднялись наверх вместе с дочкой, чтобы найти мышиный лаз.

– Ах, почему нельзя было съесть моё лицо? – спросила себя Тряпичная Энн, увидев печальную Марселлу. Энн никогда не была эгоисткой.

– Папа возьмёт Жанетт с собой в город, её починят, и она станет как новенькая, – сказала мама, завернула куклу в папиросную бумагу и унесла.

Через некоторое время Марселла пришла в детскую с сюрпризом для кукол. Это был прелестный пушистый котёнок. Марселла представила его всем игрушкам.

– Его зовут Сапожок, потому что у него беленькие лапки, – объявила она.

Сапожок, крохотное милое создание, играл с маленькими куклами. Он катал их по полу, выскакивая и напрыгивая из-за стульев, словно это были мышки. Куколкам эта игра очень нравилась.

Когда Марселла уходила из детской, Тряпичная Энн как раз боролась с Сапожком.

Они катались по полу, котёнок сжимал передними лапками шею Энн, а задними смешно брыкался. Потом Сапожок выгибал спину, притворяясь, что очень сердит, и бочком приближался к Энн. В конце концов он снова прыгал на неё, и они опять начинали кататься, стукаясь головами об пол.

В ту ночь Сапожок спал в детской и скучал по своей маме, потому что впервые оказался так далеко от неё. Он устроился прямо на голове Тряпичной Энн. Она была очень рада, что котёнок спит с ней, хотя он был довольно тяжёлый. Сапожок звал маму, а кукла успокаивала его, и вскоре малыш заснул.

В один прекрасный день Жанетт вернулась домой. Её лицо заново покрыли воском, и она стала такой же красивой, как прежде.

К тому времени Сапожок стал членом кукольной семьи и уже не плакал по ночам. Ему рассказали о мышиной норе в углу и о том, как мышь съела лицо Жанетт. Котёнок пообещал спать, приоткрыв один глаз, и следить за мышиным лазом.

Той же ночью, когда во всей детской не спал только Сапожок, из дырочки в углу неожиданно выскочила маленькая мышка. Котёнок прыгнул на неё, но сбил игрушечное пианино. Оно забренчало так громко, что разбудило кукол.

Игрушки сбежались к тому месту, где сидел Сапожок, держа в своих острых зубках мышь. Как же она пищала! Тряпичной Энн этот писк не нравился, но, с другой стороны, ей совсем не хотелось, чтобы Жанетт снова обгрызли лицо.

И тогда Энн сказала маленькой мышке:

– Тебе следовало хорошенько подумать, прежде чем приходить сюда. Ведь теперь с нами Сапожок. Почему бы тебе не пойти в амбар и не жить там, не трогая никого в доме?

– Я не знала! – пропищала мышка. – Я здесь впервые!

– Так это не ты погрызла восковое лицо Жанетт? – спросила Тряпичная Энн.

– Нет! – ответила мышь. – Я навещала мышей, которые живут в стенах, и забрела сюда, надеясь найти крошки печенья! Дома в амбаре меня ждут трое маленьких мышат. Я никогда не грызла ничьих восковых лиц!

– Так ты мышка-мама? – спросил дядюшка Клем.

– Да! – пискнула мышка. – И если кошка отпустит меня, я побегу прямо домой, к своим детям, и больше никогда не вернусь сюда!

– Отпусти её, Сапожок! – закричали куклы. – У неё дома трое маленьких мышат. Пожалуйста, отпусти её!

– Нет, господа! – проурчал Сапожок. – Это моя первая мышь, и я съем её!

Тут мама-мышка начала пищать ещё громче, чем прежде.