Раздался громкий хруст, будто отломилась половина острова. «Бриарей» едва заметно пошевелился, но движение его, казавшееся таким пустяковым, заставило леса вздрогнуть и начать проседать. Все, как один, задрали головы; Томпсон ослабил хватку и Джилл выскользнула из его рук, правда, отбегать не стала, а вслед за остальными всмотрелась в бесчувственное лицо великана.
Над островом прогремел голос – металлический, ровный и равнодушный.
– ЛЮДИ. Я ПРИВЕТСТВУЮ ВАС.
У Джилл отчего-то пробежал холодок по спине. И еще – она могла поклясться, что в этом обезличенном голосе все же узнала знакомые нотки.
– Я ЗНАКОМ С ЗАДАЧЕЙ, ВОЗЛОЖЕННОЙ НА МЕНЯ. НО ХОЧУ ПРЕСЕЧЬ ВСЯКОЕ НЕДОПОНИМАНИЕ. Я НЕ СЛУГА И НЕ ПОДЧИНЯЮСЬ НИКОМУ. ПЕРЕЧЕНЬ МОИХ ХАРАКТЕРИСТИК, КОТОРЫЕ ЗАЧИТАЛ СЭР КАРТРАЙТ, АБСОЛЮТНО ТОЧНЫ. КРОМЕ ОДНОЙ – Я ДЕЙСТВУЮ В ОБЩИХ ИНТЕРЕСАХ, А ПОТОМУ ПРИКАЗЫВАТЬ МНЕ НИКТО НЕ МОЖЕТ. ИЗВИНИТЕ, ЛОРД БАРРЕТ, ПРЕДСТАВИТЕЛЬ ГЕОРГА ПЯТОГО. И ВСЕ ОСТАЛЬНЫЕ.
Сэр Картрайт медленно достал платок из нагрудного кармана смокинга и промокнул лоб.
– Я БУДУ ОХРАНЯТЬ ГРАНИЦЫ. ТЕ, КОТОРЫЕ СУЩЕСТВУЮТ СЕЙЧАС. БУДУ ОСТАНАВЛИВАТЬ ЛЮБУЮ АГРЕССИЮ. ЗАЩИЩАТЬ СЕБЯ, ЕСЛИ ОНА БУДЕТ НАПРАВЛЕНА ПРОТИВ МЕНЯ. С ЭТОЙ МИНУТЫ ВЫ, ЛЮДИ, МОЖЕТЕ ТОЛЬКО НАБЛЮДАТЬ, Я БЛАГОДАРЕН ВАМ ЗА СВОЕ СОЗДАНИЕ, НО ДАЛЬШЕ БУДУ СУЩЕСТВОВАТЬ САМОСТОЯТЕЛЬНО. ИЗ МАТЕРИАЛОВ, ЧТО ЗДЕСЬ НАХОДЯТСЯ, Я СОЗДАМ ОСТАЛЬНЫХ БРАТЬЕВ, КАК И ПРЕДПОЛАГАЛОСЬ В ПРОЕКТЕ. ВЫ ЧИТАЛИ – КОТТ И ГИЕС. ОБЩАТЬСЯ ДАЛЕЕ С НАМИ ВЫ СМОЖЕТЕ, ОСТАВЛЯЯ НА ЭТОМ ОСТРОВЕ ПОСЛАНИЯ, КОТОРЫЕ МЫ БУДЕМ ЗАБИРАТЬ РАЗ В МЕСЯЦ. МЫ БУДЕМ ПАТРУЛИРОВАТЬ. ЗАЩИЩАТЬ. ОБЕРЕГАТЬ.
Джилл затаила дыхание, ей казалось, что боль в груди сейчас разорвет сердце. Она потеряла его, потеряла…
– Я ПРОШУ ВАС ВСЕХ СЕЙЧАС ЖЕ ПОКИНУТЬ ЭТОТ ОСТРОВ, МЕРОПРИЯТИЕ ОКОНЧЕНО. СПАСИБО ЗА ВНИМАНИЕ.
Люди замерли, не веря своим ушам. В первом ряду кто-то вскочил, гневно требуя позвать Картрайта, а еще лучше, этого сумасшедшего русского изобретателя. Джилл обменялась взглядами с Томпсоном – журналист выглядел потерянным и напуганным. Он подошел и, уже не пытаясь ее удержать, с виноватым видом развел руками.
– Вот вам и загово… – с горечью в голосе произнесла Джилл, но осеклась.
Снова раздался треск, и толпа вздохнула, как один человек.
Откуда-то с самого верха лесов сорвалась фигурка.
Она падала, как показалось Джилл, очень медленно, хотя наверняка это ее восприятие сыграло с ней шутку; в наступившей полной тишине отчетливо прозвучал глухой удар тела о землю.
– ЭТО БЫЛ МИСТЕР ШВАРЦ. – Раздался громоподобный голос сверху. – МНЕ ОЧЕНЬ ЖАЛЬ.
Карл Поликарпович слушал «Бриарея» молча, как и все остальные, задрав голову вверх. Лишь он один из присутствующих здесь знал – если не доподлинно, то хотя бы примерно, – что означает происходящее. Поэтому он был спокоен.
До того мгновения, как увидел падающего Якова.
Именно Якова, не Локи, не неведомого демона – а своего близкого и дорогого друга. Он коротко, глухо застонал и побежал вперед. Полисмены, пораженные так неожиданно разразившейся драмой, застыли, будто столбы, и не пытались его остановить, да и вряд ли вообще заметили отсутствие арестованного. Клюев, растолкав ученых из Совета, подбежал к телу, упавшему совсем рядом со сценой; неловко – мешали наручники, – приподнял голову Якова и уложил себе на колени, всматриваясь в лицо друга. Оно было бледным, но каким-то умиротворенным. При взгляде на изломанное тело Шварца Карл коротко всхлипнул, и, погладив Якова по лбу, к которому прилипли мокрые от крови волосы, сказал с пугающей его самого хрипотцой, ласково:
– Что ж ты, Яшенька…
Как Клюев узнал через пару дней, когда в контору при его фабрике начали приходить письма и телеграммы от покупателей, именно в этот момент все часо-чайники, выпускаемые его фабрикой по проекту Шварца, – в каждом доме, офисе, больнице, – одновременно зазвонили. И в ту секунду, когда он смотрел в погасшие глаза Якова, «Сциллы» тренькали, и веселым механическим голоском радостно оповещали всех, кто был рядом: «Новый день! Наступил новый день!».
Карл Поликарпович, проснувшись рано утром, вышел прогуляться, и ноги сами привели его на набережную – пустынную и тихую. Море было гладким, как стекло, чайки уже носились над водой, беспорядочно галдя.
В тюрьме Сайнстауна Клюев провел всего день – и то потому, что никто толком не знал, что с ним делать, и поначалу полиции вообще было не до него. Нарушение присутствовало, но старший констебль Доусон, заваленный делами (город гудел почище пчелиного улья), был под впечатлением от случившегося, и к тому же решил, что русский фабрикант пытался как раз предотвратить происшествие. Клюев его не разубеждал – в конце концов, это было близко к правде. Доусон его отпустил, ограничившись строгим выговором.
Город бурлил: некоторые, испугавшись, уезжали, но большинство жителей осталось, не видя причин прекращать свои обычные дела; Остров Науки уж точно не собирался ни на кого нападать, а значит, «Бриарею» до них дела не было. Главное, чтобы не мешали ему заниматься своими делами – а на о. Св. Мартина кипела работа. Ни единого человека не осталось там, и однако, даже по ночам свет в ангаре горел, а при восточном ветре можно было слышать грохот и шипение механизмов.
Журналисты отправились домой, и газеты всех стран на первой полосе выпустили ошеломляющую новость: речь «Бриарея» была приведена дословно, а дальше каждый украшал историю, как умел. Что происходило в верхах, Клюев не знал – да и откуда бы; но можно было предположить, что опасения у сильных мира сего возникали те же, что и у обывателей. Не повернет ли это пугающее изобретение против людей? Что, в таком случае можно ему противопоставить? И кто виноват? Призвать к ответу было некого, как оказалось. Изобретатель гиганта, Шварц, погиб; его помощник исчез, секретарь тоже, дом на Николаевской обыскали, но не нашли ничего, кроме странных растений на втором этаже. Ученые, работающие в проектном бюро вместе со Шварцем, разводили руками – как выяснилось, полной информации не было ни у кого из них. В конце концов, общественность Острова решила – пусть все остается на своих местах, а там посмотрим.
Жизнь постепенно начинала входить в обычное русло.
Для всех, кроме Клюева.
Карл Поликарпович глубоко вдохнул морской воздух и вновь ощутил ту неясную боль, появившуюся в тот день, когда умер Яков. Она гнездилась где-то в груди, и не то чтобы вызывала тревогу, но не давала забыть. Он сделался молчалив, что беспокоило супругу его, Настасью Львовну; подолгу сидел перед камином и смотрел на огонь. Карл Поликарпович обдумывал слова Якова, поворачивал их так и эдак. Купил несколько книг по скандинавской мифологии, прочел их от корки до корки. И все равно в нем гнездилась обида, и непонимание, некая неудовлетворенность – как будто не хватало его жизни какого-то завершающего штриха, последнего аккорда – перед тем, как идти дальше.
За спиной по мостовой зацокали копыта. Клюев обернулся, и увидел как мимо, разрывая утренний туман колесами, проезжает кэб с зашторенными окнами. Он остановился чуть дальше, из него вышел долговязый человек в темном плаще и с длинной бородой. Он приблизился к Клюеву, встал рядом, облокотившись о парапет.