– Ну, здравствуйте, Карл Поликарпович, – сказал он.
– И тебе долгой жизни, Жак.
Калиостро лукаво улыбнулся сквозь бороду и кивнул на море:
– Успокаивает?
– Не так, чтобы очень. – Карл Поликарпович замялся, но потом сказал: – Извини, что стрелял в тебя.
– Это дело прошлое, – великодушно отмахнулся Жак. – Главное, что все получилось.
– А получилось ли?
– А разве вы не замечаете? – Вопросом на вопрос ответил Жак. – Мир изменился, я это чувствую. И вы скоро поймете. Теперь это – мир, в котором есть искусственный интеллект. И нет войн – по крайней мере, какое-то время не будет.
– Интеллект? Но это обман…
– А никакой разницы особо нет, если все верят в его существование. Была б у нас возможность сделать настоящий, электрический мозг, мы б им и занялись, а так пришлось придумывать на ходу нечто эдакое, что опережало бы свое время на несколько десятков лет.
Клюев взглянул на Жака исподлобья.
– Не смотрите на меня так, Карл Поликарпович. Я и сам не могу похвастать тем, что знал его план полностью. Лишь под самый конец все понял. Разум, созданный человеком, да и еще умеющий самостоятельно мыслить – у собравшихся ученых верно, оскомина до сих пор. Но они верят… Тут, на Острове, Карл Поликарпович, в последние месяцы сосредоточилось, как в узле, то самое – точка приложения. Теперь все знают о «Бриарее», а кто газет не читает, то хотя бы слышал, как наши часики провозглашали новую эру. Золотую эпоху науки, с великой целью – достичь того же, что сумел сделать русский безумец и гений… Неплохо, правда? А еще и войн не будет…
– Надолго ли… – Клюев вздохнул. – Люди, как Яков однажды заметил, все равно рвутся к завоеваниям. Надолго ли хватит вашего «Бриарея», ваших гекатонхейров? Десять, двадцать лет пройдет, прежде чем человечество изобретет оружие посильнее и под предлогом безопасности разнесет этих гигантов?
– А это уже проблемы человечества. У Якова, знаете ли, цель была совсем иная, и мирные годы он нам подарил, потому что… почему бы и нет? Он мог это сделать и сделал, радуйтесь. Научный прогресс, мир без войн…
– А как он… То есть, я хочу сказать… где он сейчас?
Жак пожал плечами и покрутил пальцами в воздухе.
– Понятия не имею. Где-то там… Что бы вы делали, вырвавшись после тысяч лет заключения и мучений? Я так полагаю, он просто… наслаждается свободой.
– Но… увижу ли я его еще?
– Повторю – понятия не имею. Яков – он фрукт непоседливый. Вы его знали, так скажем, не в лучшие его годы – когда он был сдержан и нацелен на результат, а, значит, серьезен донельзя, раз дело требовало. Так-то он куда как легкомысленней.
– Что же вас свело вместе? – Поинтересовался Клюев, улыбаясь почти против воли – такая знакомая ухмылка Жака, ранее раздражавшая его, теперь вызывала чувство некоей душевной теплоты.
– Он заговорил со мной… на морском берегу, там, в Норвегии. Я услышал голос в голове… перепугался сначала, что моя долгая жизнь стала сказываться на душевном здоровье, но Яков мне объяснил, что ищет помощника. Он уже пытался до этого… говорить, направлять – вы слыхали о Матиче? Так вот, те «голоса», что слышал сербский ученый – это был он, Яков. Локи… Ну, думаю, вы не против, если я буду его называть тем именем, к которому мы оба привыкли. Яков обрисовал мне вкратце свою цель, и я подумал – а что, если?… Завершил дела, в том числе и с бывшей женой, приехал в Лондон, затем отправился в Нью-Йорк… Дальше вы представляете.
– А его… оболочка, смертное тело – откуда?
– Не знаю. Могу лишь предполагать. Мне неведомы пределы его сил и возможностей – он мог создать «Шварца» из воздуха, мог вселиться в какого-нибудь безумца. В любом случае, «Шварца Якова Гедеоновича» больше нет. Умер и отмечен как «единственная жертва событий библейского масштаба, разразившихся на Острове Науки», как написали в газетах. Останки его, насколько я знаю…
– На местном кладбище, – подтвердил тихо Клюев. – Я был… на похоронах. Но я о другом. Встречусь ли я когда-нибудь… с НИМ?
– Кто знает… Он ветреный и забывчивый, и с трудом заводит друзей, если верить легендам; но по собственному опыту скажу – если уж становится вам другом, то не забывает. Когда-нибудь… в любой момент. Вы оглянетесь и увидите его в рыжем мальчишке, чистильщике сапог. Или в нищем бродяге. Или в уличном музыканте. По крайней мере, я в своих путешествиях собираюсь держать ухо востро и смотреть внимательно по сторонам, что и вам советую.
– Путешествии? Ты уезжаешь?
– А что мне тут делать? Я, как и он, непоседлив. Дело наше закончено, и ведь неплохо справились, перевернули мир вверх тормашками. Поеду… В Австралию. Или в Америку… Еще не знаю.
– Вернешься? Навестить… – Спросил Карл Поликарпович и Жак посмотрел на него, удивленно прищурившись. – Да, что такого?
– Ничего… Просто мне думалось, вы меня вряд ли видеть захотите.
– Ну, в ближайшие месяцы вряд ли, а потом соскучусь обязательно. – Усмехнулся смущенно Клюев. – Кто меня шпынять-то будет, ежели не ты…
– Тогда навещу. Ну, Карл Поликарпович…
Мужчины пожали друг другу руки и Жак, коротко кивнув, зашагал прочь. Клюев проводил взглядом отъезжающий кэб, пока он не скрылся в золотистом тумане на другом конце набережной и, легонько улыбаясь своим мыслям, пошел домой.
Джилл приходила на то место каждый день. Ту самую скалу, с которой осенью – теперь она была уверена, – прыгнул Адам. Расстилала плед, ставила зонт от солнца и просто сидела, смотрела на море. Тетя сначала мягко журила ее – мол, хоть и конец апреля, а земля еще холодная, так и простудиться недолго… потом терпение ее кончилось, и она прямо заявила, что хватит уже сохнуть непонятно по кому, это недостойно такой воспитанной молодой леди, и все в этом духе. Дядя вступился за Джилл, результатом стала семейная ссора, после которой мистер и миссис Кромби помирились, а Джилл так и продолжала ходить на берег.
День был теплый, если не сказать – жаркий. Джилл частенько засыпала, положив под голову сборник стихов, который брала с собой для спокойствия тети – она его так ни разу и не открыла. И сейчас глаза начали слипаться… рядом, у небольшого белого цветка, жужжала пчела.
Что-то заставило Джилл посмотреть на море. Ровная прежде его поверхность, щедро рассыпающая блики солнечного света, странно взволновалась. Забурлила, раздалась в стороны – и из-под нее показалось нечто круглое, металлическое. Медленно восставая из моря, к скале приближался механический гигант: с плеч его стекала вода, сверкая на солнце, как россыпи бриллиантов. «Бриарей» приблизился к краю скалы, и его грудь оказалось напротив Джилл, которая, едва завидев приближающегося великана, вскочила на ноги.
В корпусе «Бриарея» бесшумно возникло отверстие: люк открылся и крышка его отъехала в сторону. Джилл, чувствуя, что сердце колотится как сумасшедшее, приняла это безмолвное приглашение и шагнула со скалы вперед, на выехавшую ей навстречу небольшую платформу.