– Ну хорошо. Положим, ты заинтересовал меня своей легендой. Чем докажешь?

– Ничем, – пожал плечами Богдан. – Придется поверить. Здесь ведь не Тибет. Чтобы обустроить все так, как надо, нужны… средства… э-э-э… весьма особые средства.

– Понятненько! Тебе нужна власть НКВД, – обрадовался Дроздов.

Богдан не ответил, но было ясно, что так и есть.

Это уже многое объясняло. Но как общаться с человеком, которому начхать на смерть? Или не начхать? Надо проверить.

– Нет! Мне этот бред не интересен! – сказал небрежно Дроздов, поигрывая оружием. – Я, пожалуй, разряжу тебе в лоб револьвер, а чтоб хлопот не было, керосином оболью и подожгу. Не зря ж комсомольцы бутыль принесли!

Богдан не ответил, но по лицу его пробежала тень, похожая на страх.

Дроздов обрадовался и успокоился. Боится. Все-таки боится. И если он не псих, если он не выдумал все, если Голос Бога действительно может дать какие-то особенные знания, то эти знания можно сосредоточить в одних руках.

«Нет, в одних не получится, – с досадой подумал Дроздов. – Без Свержина у меня нет никакой власти. Придется делиться».

– Ладно! Попробуем услышать этот твой Голос Бога. Но если ты врешь…

– Я в ЧК и сам служил, – усмехнулся Богдан.

– Кажется, мы с тобой сварим кашку, – улыбнулся Дроздов пленнику и спрятал револьвер в карман плаща. – Жрать хочешь? Не жрал, поди, по-людски несколько лет? Водочки не пил, девчоночек не тискал. В баньку небось не ходил?

Богдан молча поднялся с земли.

– Значит, так, – объявил Дроздов. – План такой. Сегодня переночуем у Тарасенки, а завтра я тебя отвезу поближе к Москве, на свою дачу. Там хорошо, и там тебя никто не найдет. И поесть будет, и всего, чего захочется. Но тебе и правда повезло. В ямке-то своей не перезимовал бы.

– Я в ней уже зимовал, – ответил Богдан спокойно.

– За это расскажешь, как услышать Голос Бога.

– Ты узнаешь, как услышать Голос Бога, – пообещал Громов. – Но не сразу, а постепенно. Одно за другим.

– Ладно. Идет. – Дроздов первым взбежал по лестнице. – Эй, Тарасенко! Давай сюда! Банька у тебя дома есть?

ГЛАВА 17

30 декабря 1938 года, пятница.

Резиденция германского посла.

Москва, Чистый переулок

В небольшом кабинете, за круглым столом из черного дуба, неподвижно сидел в кресле советник Густав Хильгер. Он никак не мог привыкнуть к тому, что в резиденции Шуленбурга на стенах вместо картин иногда попадаются восточные эротические гравюры. Эротические – еще мягко сказано. На взгляд Хильгера – это была самая настоящая порнография, чуждая нормальному европейцу. Так, например, на гравюре, висевшей сейчас перед ним, два самурая фехтовали непомерно огромными пенисами.

«Зачем посол эпатирует окружающих? – подумал Густав Хильгер. – Сюда ведь ходят люди, в том числе русские. Может быть, Шуленбург нарочно показывает таким образом, что не принадлежит целиком к западной культуре? Или же за время жизни в Тегеране у него и впрямь изменились представления о морали?»

Дверь в кабинет приоткрылась, впустив доктора Коха.

– Как раненый? – обернулся к вошедшему Хильгер. – Присаживайтесь, господин Кох.

– Если вы не против, я бы закурил, – сказал Кох.

– Курите, – разрешил Хильгер.

Взяв с каминной полки пепельницу, доктор устроился в кресле напротив Хильгера и достал из кармана жилетки сигару, гильотинку-брелок и шведские спички. Все это он разложил перед собой на столе и прерывисто вздохнул. Хильгер терпеливо наблюдал, как доктор обрезал кончик сигары и, сломав несколько шведских спичек, наконец прикурил.

– Вы чем-то взволнованы? – спросил советник, встретившись взглядом с Кохом. – Проблемы?

– Я не знаю, как это назвать, – кашлянув, произнес доктор. – Это может быть и проблемой. Но не для раненого. Для нас.

– Вот как? – Хильгер положил ладони на гладкую поверхность стола. – Могу я узнать подробнее, какая нас ожидает проблема?

– Разумеется, – кивнул доктор и, взглянув на часы, начал рассказывать: – Дело вот в чем. Прошло чуть более суток с того момента, как вы привезли этого странного русского. Двадцать шесть часов, если быть точным. В этом не было бы ничего удивительного, если бы не одна вещь.

Доктор вынул изо рта сигару и пристально посмотрел на Хильгера.

– Не тяните, Кох!

– У него уже началось восстановление тканей, – продолжил доктор, сдерживая волнение в голосе. – Вы только подумайте! На ноге пациента, где рана менее тяжелая, уже полностью сошел отек и началось активное рубцевание. Только что, при осмотре, я отчетливо видел вокруг входного пулевого отверстия розовую окантовку склеротической ткани!

– Разве это плохо? – поднял брови Густав, не очень понимая, что привело доктора в такое замешательство.

– Вы когда-нибудь разбивали колено? Резали палец перочинным ножом? – Кох подался вперед всем корпусом. – Сколько дней у вас заживали эти царапины? – Он сделал паузу и, подняв палец, воскликнул: – Неделю, а то и две!

– Верно, – кивнул Хильгер.

– Но не двадцать шесть часов! – продолжал доктор. – Этого просто не может быть! Восстановление тканей не может идти так быстро. Даже у саламандры, рекордсмена по части регенерации, эти процессы идут медленнее. То же самое и с рукой этого русского, там рана тяжелее, поэтому отек еще не сошел, но на месте разрыва от открытого перелома кожа полностью затянулась.

– Успокойтесь, – остановил его Хильгер властным жестом и сложил руки у подбородка. – Вы докладывали послу?

– Нет, – покачал головой доктор. – Пока нет.

– Ошибки не может быть?

– Я – врач!

– Да успокойтесь вы, Кох!

Хильгер поднялся из-за стола и прошел несколько раз туда и обратно по кабинету.

– Насколько я понимаю, самостоятельно раненый пока передвигаться не может? – спросил он, остановившись возле кресла Коха.

– Нет. – Доктор трясущейся рукой стряхнул пепел с сигары. – Но я бы рекомендовал приставить к нему охрану.

– Какие у вас соображения по этому поводу?

– Пока никаких, – доктор развел руками. – Хотя… Можно предположить, что русские изобрели некую методику, многократно ускоряющую заживление. А потом опробовали ее на некоторых агентах НКВД.

– Сомнительно. – Хильгер скользнул взглядом по стене и, остановившись на неприличной гравюре, усмехнулся. – Но, возможно, и вашу версию стоит взять на заметку, хотя у меня есть другое мнение на этот счет.

– Вы имеете в виду тот бред, которым вас вчера пичкал русский? Он был ранен! У него была горячка!