Алеша Сванидзе, достаточно знающий своего родственника, начинает, видимо, о чем-то догадываться и старается быть подальше.
С 3 декабря, после возвращения Сталина в Москву, возобновляются записи в Журнале посещений. И во всех записях, в течение всего месяца, ежедневно в его кабинет входят, и выходят, и снова входят руководители НКВД. Последним из кабинета, обычно ночью, выходит Ежов — «око государево».
Вскоре Николаев признал, что «убил Кирова по заданию троцкистско-зиновьевской группы», после чего его торопливо расстреляли.
Идут бесконечные митинги, где клеймят «подлых убийц Кирова». В Москве Зиновьев на собрании правления Центросоюза старательно поносит их. Но 8 декабря уже идут аресты его сторонников в Ленинграде. 16 декабря Зиновьев и Каменев арестованы в Москве.
В дни перестройки была образована комиссия Политбюро ЦК КПСС «по дополнительному изучению материалов, связанных с репрессиями, имевшими место в период 30—40-х и начала 50-х годов». Она извлекла из недр секретных архивов письма несчастного Зиновьева.
В минуты ареста он пишет истерическую записку Сталину: «Сейчас 16 декабря. В 7.30 вечера тов. Молчанов с группой чекистов явились ко мне на квартиру и проводят обыск. Я говорю Вам, тов. Сталин, честно: с того времени, как распоряжением ЦК я вернулся из Кустаная, я не сделал ни одного шага, не сказал ни одного слова, не написал ни одной строчки, не имел ни одной мысли, которой я должен был бы скрывать от партии, от ЦК и от Вас лично. Я думал только об одном: как заслужить доверие ЦК и Ваше лично, как добиться того, чтобы Вы включили меня в работу… Клянусь Вам всем, что может быть свято для большевика, клянусь Вам памятью Ленина… Умоляю поверить моему честному слову. Потрясен до глубины души».
Ягода отправил это письмо Сталину. Он не ответил, но, думаю, с усмешкой прочел. «Потрясен до глубины души…» Зиновьеву еще только предстояло быть потрясенным, когда он узнает, какая роль уготовлена ему в триллере.
Это было беспроигрышно — начать с Каменева и Зиновьева. Он не сомневался — эти не выдержат. Зиновьев, прозванный «паника», и Каменев, слабый в несчастье интеллигент, — лучшие кандидатуры для задуманного. Но подводит Ягода — никак не может избавиться от уважения к бывшим вождям. Он и его следователи явно «деликатничают», и Зиновьев и Каменев не соглашаются взять на себя ответственность за убийство.
Год заканчивался. Не прошло и двух десятилетий после Октябрьского переворота — и вот вожди Октября встречают Новый год в тюрьме.
Из дневника М. Сванидзе: «21.12.34. Отпраздновали день рождения И. Собрались на Ближней даче к 9 часам. Были все близкие (Молотовы — двое, Ворошилов — один, Орджоникидзе — один, Чубари — двое, Енукидзе, Берия, Лакоба, Калинин — один и родня Сванидзе — трое, Реденсы, Аллилуевы). Ужинали до часу ночи, потом шумели. И. вытащил граммофон, пластинки, стал сам заводить… Мы танцевали. Он заставил мужчин брать дам и кружиться. Потом кавказцы пели унылые песни. И. запевал тенорком… сказал: «Разрешите выпить за Надю». Я пишу, а у меня опять полные слез глаза, как в тот момент. Все встали и молча подходили с бокалами к И., у него было лицо, полное страдания. После двух тяжелых потерь И. очень изменился. Стал мягче, добрее, человечнее. До Надиной смерти он был неприступный, мраморный герой… Аллилуевы и Реденсы… Из всей этой четверки можно говорить только с Женей. Она умна, горит энергией, интересуется живо всем… Нюра болезненно добра и умственно убога. Ее супруг (Реденс) напыщенно глуп, самомнителен и погряз в делишках… Алеша получил повышение по службе — назначен заместителем председателя Госбанка СССР».
Печальный «мраморный герой» стал мягче, добрее, он поет, танцует, веселится с ними. И уже знает их будущее.
Первое покаяние
Прошел Новый год, а Ягода все не мог связать Каменева и Зиновьева с убийством Кирова. В Архиве президента находится первый вариант обвинительного заключения. Он составлен 13 января. В нем указывается: Зиновьев и Каменев виновными себя не признали.
И вдруг в тот же день Зиновьев пишет «Заявление следствию»: «Сроки следствия приближаются к концу… и я хочу разоружиться полностью. Я много раз после XV и особенно после XVI съезда говорил себе: довольно! Доказано, что во всем прав ЦК и тов. Сталин… но при новых поворотных трудностях начинались новые колебания. Яркий пример этого — 1932 год, события которого я подробно описал в своих показаниях… Субъективно я не хотел вредить партии и рабочему классу. По сути же дела становился рупором тех сил, которые хотели сорвать социализм в СССР».
Объективно он признает себя врагом.
«Я был искренен в своей речи на XVII съезде… Но на деле во мне продолжали жить две души… Мы не сумели по-настоящему подчиниться партии, слиться с нею до конца… мы продолжали смотреть назад и жить своей особой душной жизнью, все наше положение обрекало нас на двурушничество. Я утверждал на следствии, что с 1929 года у нас в Москве центра бывших зиновьевцев не было. И мне самому так думалось: какой же это центр — это просто Зиновьев плюс Каменев… плюс еще два-три человека… На самом деле это был центр, так как на этих нескольких человек смотрели остатки кадров бывших зиновьевцев, не захотевших по-настоящему раствориться в партии. Бывшие мои единомышленники… голосовали всегда за линию партии… а промеж себя преступно продолжали говорить… враждебно к партии и государству… И хотели мы этого или нет, мы оставались фактически одним из центров борьбы против партии и ее великой работы… С первого допроса я страстно возмущался, как я могу быть смешиваем с негодяями, дошедшими до убийства Кирова… Но факты упрямая вещь. И, узнав из обвинительного акта против ленинградского центра все факты… я должен был признать морально-политическую ответственность бывшей ленинградской оппозиции и мою лично за совершившееся преступление… Вернувшись в 1933 году из ссылки, я с преступным легкомыслием не раскрыл партии всех лиц и всех попыток антипартийных сговоров… Я полон раскаяния, самого горячего раскаяния. Я готов сделать все, чтобы помочь следствию… Я называю и назову всех лиц, о которых помню как о бывших участниках антипартийной борьбы… и буду это делать до конца, памятуя, что это мой долг. Могу сказать только одно: если бы я имел возможность всенародно покаяться, это было бы для меня великим облегчением… Пусть на моем тяжелом примере другие видят, что такое сбиться с партийной дороги и куда это может привести…»
И Каменев, который тоже все отрицал, на следующий день (14 января) вдруг признался: «Руководящий центр зиновьевцев существовал и действовал по 1932 год включительно».
Произошло нечто кардинальное, что заставило бывших вождей одновременно капитулировать. Кто-то сумел сделать то, что не удалось Ягоде и следователям.
В Журнале регистрации посетителей Сталина с 11 по
17 января — ничего нет. Полагаю, что в эти дни у него были особые посетители: к нему привозили Каменева и Зиновьева, шел торг. Конечно же он смог представить им доказательства их тайных встреч с его противниками и сделал то, чего не сумел Ягода. Они признали: морально и политически они ответственны за убийство Кирова — и выдали сторонников. За это, видимо, он обещал вскоре простить их, но потребовал публичного покаяния. Отсюда фраза Зиновьева: «Если бы я имел возможность всенародно покаяться…»