Вымыв «Волгу», он стал привинчивать на ее крыше алюминиевый багажник. Ардабьев и его жена собирались на юг.
Это была первая поездка Ардабьева после того, как он год назад летал на похороны своего отца в Хайрюзовск, где после поминок его зверски избили и сняли с него джинсы. Ардабьеву наложили на изуродованную голову двенадцать швов. Но волосы за год отросли, скрывая под собой шрамы. Только чуть выше переносицы осталась заметная вмятина, а на груди — багровые следы ожогов.
Все замечали, что Ардабьев сильно изменился и, по некоторым мнениям, — в лучшую сторону. Исчезла его обычная рассеянность, когда он полуслушал собеседника, думая о чем-то своем. Он стал предупредителен с людьми, а злые языки говорили, что особенно с начальством. Он с радостью принимал участие во всех «капустниках», вечеринках и даже сыграл роль Синьора Помидора в институтском детском утреннике, ходил в коллективные вылазки на лыжах или по грибы.
Установил в опытных парниках уже не магнитофоны, а телевизоры и, по слухам, работал над докторской диссертацией: «Влияние телевидения на развитие некоторых видов овощей». Его самого было невозможно оторвать от телевизора — особенно во время хоккейных матчей или «Голубого огонька». Он помирился с женой, и его лучшими друзьями стали Мишечкины, которых раньше он не выносил.
Именно с Мишечкиными Ардабьев и его жена собирались ехать на юг двумя парами на двух машинах.
Протирая замшей сверкающие бока вымытой «Волги», Ардабьев заметил на ее левом крыле свеженацарапанный вопросительный знак.
— Черт знает что!.. — вырвалось у Ардабьева. — Кто это мог сделать?
— Дети… — раздался около него сиплый голос. — Наши замечательные советские дети…
Ардабьев обернулся и увидел человека в женских тапочках с помпонами. Человек с помпонами провел по вопросительному знаку желтым обкуренным пальцем, проверяя качество работы…
— Гвоздем действовали, — определил он.
— Но почему именно вопросительный знак? — задохнулся от возмущения Ардабьев.
— А от восклицательного вам бы легче стало? — усмехнулся человек с помпонами. — Их кругом полно, а от них никому легче не делается.
— Что же теперь делать?.. — беспомощно опустил руки Ардабьев. — Мы завтра утром собираемся на месяц на юг, а катить через весь Советский Союз с вопросительным знаком — это, знаете, как-то… — И не смог подыскать слова.
Человек с помпонами разделил и даже подогрел ардабьевское волнение:
— Я бы сказал, и органы ГАИ могут заинтересоваться… И не без основания… Это ведь знак сомнения. А сомнения в чем?
— И ведь он не маленький, а сразу бросающийся в глаза… — занервничал Ардабьев.
— Да, немалый! — удрученно покачал головой человек с помпонами и заговорщицки наклонился к Ардабьеву: — Есть люди.
— Что есть? — не расслышал его Ардабьев.
— Не что, а кто. Есть, говорю, люди. Сделают. Чисто сделают. Вопрос будет ликвидирован в прямом и переносном смысле.
— А где эти люди? — недоверчиво спросил Ардабьев.
— Здесь, — тихо, чтобы не слышал никто, произнес человек с помпонами. — Эти люди — я.
— Сколько? — невольно впадая в его конспиративную интонацию, спросил Ардабьев.
— По-соседски — четвертачок… Годидзе? — сострил человек с помпонами.
— Годится… — невесело вздохнул Ардабьев.
— Фирменная краска — ваша… Полировочная паста — ваша… Инструмент — мой… — И человек с помпонами вынул из коробка с портретом Циолковского спичку с обгоревшей головкой. Затем с элегантностью фокусника он обмакнул спичку в банку с краской, услужливо поднесенную Ардабьевым, и ювелирно провел спичкой по вопросительному знаку.
— Пока вопрос подсыхает, я к вам с извинениями. Записочку я вам должен был передать, да не смог. Сначала вы были в отъезде, потом я. Направили меня, так сказать, на укрепление трудового фронта — в Переславль-Залесский. Так что записочка у меня, почитай, год провалялась. Девушка ее написала.
«А разве всего только год прошел после Олимпийских игр?» — подумал Ардабьев и вдруг вспомнил, что его отец умер вскоре после Олимпиады. «Значит, это было тоже только год назад. Почему же он не помнит похорон отца? Как будто они состоялись давным-давно, в другой жизни».
— Что за девушка? — рассеянно спросил Ардабьев.
— В кепке, — изучающе взглянул на него человек с помпонами. — В обыкновенной мужской кепке. В буклешке. Такую мой кореш Венька носит.
Но в глазах Ардабьева не промелькнуло ни малейшего проблеска интереса, и он даже не спросил, где записка. «Хитрит… — подумал человек с помпонами. — Нет, чтобы по-нашему, по-простому… Поматросил, наверно, а теперь — в кусты…» — и бодро спросил:
— Полирнем?
— Полирнем… — безнадежно согласился Ардабьев. Человек с помпонами шлепнул на крыло «Волги» щепотку полировочной пасты и, закряхтев, стал ее растирать тряпочкой. Покряхтев минут пять, отвел руку жестом художника, любующегося своим полотном. Вопросительный знак исчез.
— С вас четвертачок, — со спокойным достоинством напомнил человек с помпонами.
— Но это всего-навсего пятнадцать минут работы… — ошарашено сказал Ардабьев, вытягивая бумажник.
— Пятнадцать минут и целая жизнь, как говорил Микаэл Анджелли, — тактично поправил его человек с помпонами и, получив четвертной, радушно предложил: — В случае чего, я всегда под рукой. Летом под этим грибком. А зимой в красном уголке.
И, сохраняя достоинство, удалился домой в соседний подъезд, потому что до священных одиннадцати часов утра было еще далеко.
Ардабьев еще раз вгляделся в крыло, но вопросительного знака не было, как будто человек с помпонами унес его под мышкой.
«Может быть, мне это все показалось? — подумал Ардабьев. — И этот вопросительный знак… И эта спичка с краской… И эти помпоны… А вот похороны отца были. Но я их не помню. Я знаю, что меня избили потом и сняли с меня джинсы… Но как это было — я тоже не помню…»
Ардабьев вошел в свою квартиру и, спотыкаясь о чемоданы, рванулся к задребезжавшему на журнальном столике телефону. Говорить было легче, чем думать.
— Да, это я… — сказал Ардабьев и неожиданно кольнула мысль: «А вдруг это не я?» Но Ардабьев задавил в себе эту мысль, забросал ее сбивчивыми, суетливо-деловитыми словами: — Да, да, я залил полный бак и беру две канистры… Копченой колбасы достал три палки… Как договорились — у мотеля на Варшавке в десять… — Опустив телефонную трубку, Ардабьев, стараясь быть целеустремленно озабоченным, предупредил жену: — Мишечкины уже готовы…
— Мишечкины были готовы еще до того, как родились… — сказала жена, закуривая сигарету и садясь на диван, как будто она никуда не собиралась ехать. — Ты раньше так не любил Мишечкиных. А теперь тебя с ними водой не разольешь… С тобой что-то случилось, Ардабьев… — Жена протянула руку и погладила листья растения, торчащего из деревянного ящика. — С тобой что-то случилось… — медленно повторила она. — Я ссорилась с тобой из-за этого куста. Из-за твоей крысы Аллы. Но когда после больницы ты починил клетку, которую перегрызла крыса Алла, и посадил туда зеленого попугайчика, я растерялась…