У конюшен действительно было шумно. Лабрюйер прислушался.
— По-латышски галдят. Дураком и пьяницей парня называют.
— Видно, так оно и есть. С вилами против скелета никто не вышел?
— Притихли. Там кто-то поумнее вразумил — шум подымать не надо, а то… чего-то я не понял… они кого-то боятся… Похоже, ушли в конюшню.
— И будут там держать круговую оборону. Если что, Лабрюйер, тут есть где спрятаться — хоть бы за кирпичную стенку. Это такое препятствие для лошадей — стена из досок, раскрашенная под кирпич.
Лабрюйер огляделся.
— Стены не вижу, но тут что-то поблескивает.
Свет в сарай проникал через узкие окна под крышей. Понять, что громоздилось посередке, Лабрюйер не мог — и ровно на один миг включил фонарик.
Этого хватило.
— Фургон «бенц», — сказал Енисеев. — Любопытно, когда его сюда пригнали. Мы его тут еще не видели. Похоже, новенький… на пневматических шинах… Хорошая таратайка, сотню пудов запросто увезет… На кой он им?
Парусиновый кузов фургона, темно-синий и плотный, был пристегнут многими ремешками. Лабрюйер зашел сзади, приподнял край и посветил вовнутрь фонариком.
— Или я сошел с ума, или они устроили походный госпиталь, — удивился он.
— А что?
— Там подвесные койки. Как на судне.
— Что бы это значило?.. Каких раненых собрались они возить?.. Война будет, несомненно будет, но если бы она уже началась — я бы знал…
— Может быть, не раненых? — предположил Лабрюйер. — Может, на этом фургоне поедут очень далеко, и шоферы будут вести его по очереди, и спать тоже по очереди.
— Тоже версия. Но куда бы этим господам ехать? Да еще на фургоне…
— Спасаться бегством?
— Для бегства есть автомобили, делающие полтораста километров в час… Стойте! Я понял! Только бы не сегодня…
Лабрюйер много всякой ругани слышал на своем веку. Когда полиция совершает налет на тайный притон и прихватывает там на горячем компанию мерзавцев, по которым каторга плачет, — много всяких заковыристых словечек звучит от злобы и бессилия.
Енисеев выразился не хуже бывалого каторжника.
— Думал, раз они в ресторане — то и дух перевести можно. Ох, старый осел. Ресторан-то и есть самое подходящее место.
— Для чего?
— Это мы сейчас узнаем… Тс-с-с… за барьер…
Это было изо всех конских препятствий самое гадкое, заплетенное колючими прутьями. Быстро пригнувшись за барьером, Лабрюйер едва не выколол себе глаз.
В сарай вошел человек с фонарем. Поставив фонарь на землю, он вышел — и вернулся с товарищем. Вдвоем они несли ящик, который сзади поставили в фургон.
— Принеси бидон с водой, Мартин, — сказал по-немецки этот человек. — И сена побольше. Пусть едут с удобствами, как знатные господа.
— Сейчас.
Мартин убежал. Человек с фонарем забрался в фургон и чем-то там гремел. Енисеев и Лабрюйер, затаившись, молчали.
Явился Мартин с огромной охапкой сена.
— Где ты пропадаешь, скотина? — крикнул из фургона тот, кто, видимо, был его главным начальником. — Мне телефонировали — они уже едут. А ты копаешься! Давай сюда сено. Будет им королевское ложе, только без балдахина. Пойди, глянь — может, их уже везут.
Мартин выскочил из сарая и сразу вернулся.
— Я видел огни на поле. Господин Таубе едет через большие ворота.
— Ну, теперь каждая минута дорога!
Мужчина выпрыгнул из фургона, подхватил фонарь и выбежал.
— Кто это? — шепотом спросил Лабрюйер.
— Позвольте вам представить герра Алоиза Фридрихса. Наконец-то он заговорил!
— Что значит — наконец-то?
— А он глухонемым конюхом притворялся. Тихо…
Енисеев бесшумно подошел к воротам сарая и выглянул. Видимо, ему одного мгновенного взора хватило, чтобы оценить ситуацию. Он быстро забрался в кабинку фургона и сел за руль.
— А вы чего ждете? — спросил он.
— Это зачем еще?
— Затем… их уже привезли из ресторана. Сами из авто выйти не могут, их на руках выносят. Да, вы хорошо разворошили этот муравейник… Я думал, у меня еще пара дней в запасе. Какого черта! И ваш Водолеев там крутится. Лабрюйер, быстро отворяйте ворота и садитесь, черт бы вас побрал!
— Вы спятили. Вы даже не знаете, есть ли в баке бензин.
— Пари — полон бак бензина. Они только ждут, пока конюхи угомонятся. Черепной грим сослужил нам неожиданную службу. Дай Бог здоровья Славскому! Ну, чего вы ждете?
— Черт бы и вас побрал, Енисеев, — сказал Лабрюйер и распахнул ворота сарая.
Садиться на место возле шоферского пришлось уже на ходу.
Фургон оказался отлично готов к стремительному и опасному путешествию.
Не разбирая дороги, Енисеев вел его по летному полю, мимо трибуны, прямо к главным воротам. Вслед кричали и принялись стрелять.
— А шиш вам! — кричал Енисеев. — Шиш, а не наши авиаторы! Держись, брат Аякс, сейчас будет тряско!
— Куда мы едем? — спросил Лабрюйер.
— Куда-нибудь! Подальше от ипподрома!
— У них есть «катафалк» и лошади, — напомнил Лабрюйер. — Тут такие красавцы — на короткой дистанции могут и авто обогнать.
— А у нас есть кое-что другое…
И тут Енисеев запел — так, что у Лабрюйера мурашки по шкуре побежали:
— Готовы на бой кровавый за свои права!..
Пропето было всерьез.
Фургон влетел в Зассенхоф.
— Теперь командуй, — велел Енисеев. — Ты эти места лучше знаешь. Нам нужно запутать след. Они у нас на плечах висят.
Лабрюйер как раз плоховато знал эту часть города. Выкрикивая «направо» и «налево», он сбился с толку. А меж тем черный «катафалк» действительно мчался следом. И хуже того — оказалось, что в хозяйстве у похитителей был мотоциклет. Он обогнал «катафалк», вырвался вперед, поравнялся с кабиной фургона, и мотоциклист выстрелил.
— Мазила! — крикнул ему Енисеев. — Держись, Аякс, сейчас мы его об забор размажем!
Но мотоциклист, разгадав маневр, вовремя отстал.
— Направо! — приказал Лабрюйер. — Опять направо!
— Только бы они меня не подшибли, ты-то шоферить не умеешь… Ух!
Фургон чудом вписался в поворот.
— А если меня подшибут да тебя к праотцам отправят, то — лови ветра в поле. Отсюда — на Митаву, потом — на Шавли, это почти по прямой выходит, а там уж германская граница в двух шагах. От Риги до Мемеля и трехсот верст не будет, что это для автомобиля? И у них наверняка намечено место для дневки. Я ведь должен был понять — если они сегодня выдернули этого дурака из Майоренхофа — значит, в ночь и уйдут, сволочи!