В общем, все были заняты каким-либо делом. Даже жрецы, которых, на взгляд менестреля, было чересчур много, даже для такого крупного селения. В основном это были гадальщики. Одни из них наблюдали за полетами птиц и что-то вычисляли, рисуя на песке линии и закорючки, другие ловили ветер неким приспособлением, похожим на рыбацкий сачок, только не сетчатый, а из тонкого льна, при этом что-то втолковывая тем, кто просил их погадать, третьи разжигали костры и по языкам пламени определяли, как поступить в той или иной ситуации дайнаву, обратившемуся к ним за советом, четвертые гадали по воде, пятые наблюдали за звездами, узнавая судьбу человека…
Отец Руперт, совсем измаявшийся от переживаний, глядя на все эти бесовские занятия, втихомолку плевался, и все время читал молитвы, а Хуберт лишь посмеивался – похоже, и у варваров хватает плутов, усиленно изображающих свою необходимость и значимость для общества. Знал бы монах, что думает недоучившийся студиоз о нем самом и его собратьях…
Однако со Скумандом дело обстояло гораздо серьезней. Менестрель сразу определил, что в селении кроме шарлатанов существуют и очень уважаемые в народе знахари и жрецы, к которым, как оказалось, относился и спасенный ими юноша. Спустя три дня после того, как Скуманда доставили в селение, он поднялся на ноги, а еще через неделю практически восстановил свои силы. Это было сродни чуду; Хуберт мог поклясться, глядя в пещере бардзуков на его изможденное лицо, что парень уже не жилец на этом свете. А тут, поди ж ты, сияет, как новый золотой.
И еще менестрель заметил, с каким почтением к Скуманду относятся жители селения. Обычно жрецы-гадальщики терялись в общей массе, когда были не при деле, но если по селению шел Скуманд, перед ним расступались и смотрели на него едва не с благоговением. Таких личностей, как он, в селении было немного, в том числе и тот старик, который пришел к капищу бардзуков вместе с отрядом воинов-дайнавов. Его звали Павила, и он был главным жрецом племени.
Яд, который попал в организм вайделота, был настолько сильным, что врачеванием Скуманда занялись четверо самых опытных и старых жрецов высшего посвящения вместе с Павилой. Юношу доставили к Камню в Священной Роще – туда, куда принесла его, совсем крохотного, волчица, – и, встав над ним в круг, долго (остаток дня и ночь) читали молитвы богу Еро. Понаблюдай в эти часы кто-нибудь из простолюдинов за вайделотами, у него волосы поднялись бы дыбом: над ними виднелось свечение, постепенно меняющее цвет: сначала от фиолетового к красному, затем оно стало оранжевым, розовым, голубоватым и, наконец, чисто-белым, которое появилось с рассветом.
После этого совершенно обессилевшие жрецы попадали на землю и спали до обеда как убитые. Когда они поднялись, то увидели Скуманда, который стоял, широко раскинув руки, и с наслаждением подставлял лицо солнечным лучам, пробивавшимся сквозь кроны священных дубов…
Затем пошли тревожные дни. Все началось с того, что старейшины и жрецы приступили к решению судьбы иноземцев, попавших в селение. Многие – в том числе и вождь Комат – высказывались за то, чтобы лишить их жизни (к счастью, и Хуберт, и монах пребывали в блаженном неведении на сей счет). До этого среди пленников дайнавов были представители многих прибалтийских племен – аукштайты, жмудь, земгалы, пруссы, скальвы, надравы, курши… Но они считались «своими», и спрос с них был другой. А монах и менестрель были германцами, с которыми в данный момент Судовия воевала и которые славились своей жестокостью.
Тогда выступил Скуманд. За время болезни он сильно повзрослел, стал мрачным и грозным.
– Они спасли мне жизнь, убив колдуна дикарей Бурита. Вы хорошо знаете, сколько бед он нам принес. Надумай дикари захватить наше селение, я не уверен, что мы смогли бы его отстоять. Бурит был связан с темными силами, и мы долгие годы не могли с ним справиться. А эти двое христиан запросто проткнули его стрелой, словно глупую куропатку. О чем это говорит? О том, что их руку направлял сам Еро! Значит, они милы ему, они под его защитой. А теперь я хочу спросить всех присутствующих: кто хочет пойти против воли бога Еро и убить иноземцев?
Ответом Скуманду было гробовое молчание. Лица старейшин и жрецов стали мрачными и задумчивыми. Лишь Павила одобрительно улыбнулся в свои пышные усы – именно это хотел сказать он, но Скуманд его опередил. «Пожалуй, мне и впрямь пора уходить… – не без печали подумал Павила. – Мальчик вырос, возмужал, и теперь сам в состоянии постоять за себя. От него исходит такая мощная сила, что даже мне немного не по себе. Вишь, как притих Комат. Беда племени, у которого такой ничтожный поводырь…»
Но Хуберт не был бы самим собой, не пустив в ход свое наиболее опасное «оружие» – лютню. Однажды вечером он вышел из хижины, сел на бревно, исполнявшее роль скамьи, и начал наигрывать разные песенки и тихо напевать. Сначала на чарующие звуки лютни прибежали дети (менестрель выбирал самые простые, но душещипательные мелодии). Затем к хижине потянулись юные девицы, женщины и, наконец, мужчины. Хитрый и очень неглупый Хуберт, который за время общения со Скумандом успел немного выучить язык дайнавов, быстро сложил незамысловатую песенку на языке племени, которая привела в восторг окружавшее его общество.
Так и пошло с той поры: после обязательной вечерней бани дайнавы ручейками стекались к хижине иноземцев, где Хуберт начал устраивать им настоящие концерты. Даже жрецы, которые поначалу недовольно кривились, услышав звуки лютни, постепенно привыкли к веселым забавам пленника (а кем еще можно было считать чужака?) и слушали его с благосклонным вниманием.
Монах же сидел по вечерам в хижине, как крот, и даже не выглядывая наружу. Он понимал, что своей лютней Хуберт пытается завоевать сердца нехристей, и не осуждал его за музыкальные упражнения перед толпой дайнавов, даже приветствовал сей почин, но, с другой стороны, ему очень хотелось вместо концерта устроить проповедь о христианских истинах и ценностях, ведь именно из-за этого он отправился в эту варварскую страну. Однако когда он заикнулся о своем намерении, менестрель очень серьезно спросил:
– Святой отец, вас давно били?
– Ну… как сказать… – несколько опешил отец Руперт.
– Скажите прямо.
– Лет пять назад. Я тогда только начинал проповедовать. Хорошо, кнехты вовремя появились…
– Вот-вот. В общем, запомните: несмотря на мое уважение к вам, если вы надумаете читать дайнавам свои проповеди, то прежде всего я вас хорошенько поколочу. Потому как кнехтов-спасателей здесь нет, и вас (самое скверное – вместе со мной) варвары поджарят на жертвенном костре. Уверен, что после этого церковь причислит вас к великомученикам, а то и вовсе к святым. Вам такая кончина нравится? Мне – нет. Хотя бы потому, что моя скромная персона вряд ли будет отмечена в синодике папы римского. Да и на святого я никак не тяну – больно грехов много.
Монах обиженно надулся, но больше с такими предложениями к Хуберту не подходил. Тем не менее, будучи далеко неглупым и более-менее образованным, отец Руперт с интересом присматривался к жизненному укладу язычников и даже почерпнул из этих наблюдений кое-что интересное. Особенно по части гигиены. Оказалось, что парная и баня варваров весьма благоприятно сказываются на самочувствии. После приема водных процедур святой отец чувствовал себя как заново родившийся.