– Может быть, у меня найдется футболка поменьше, – проговорил Каллум, вскакивая и подходя к шкафу. – Из тех, что я носил года в четыре.
Я прыснула, не отрывая лица от подушки; потом села и постаралась придать лицу спокойное выражение. Но паника застряла в груди – настойчивая, глумливая.
– Хотя бы в семь, – возразила я. – Не такая уж я маленькая.
– Вот, – сказал он и бросил мне голубую рубашку. – Тоже великовата, но можно завязать узлом.
Он пошел переодеваться, а я натянула свои штаны и его рубашку, которая доходила мне до середины бедер. Я попробовала сделать узел, но бросила это дело и затолкала ее в брюки. Взяла со стула черную фуфайку, которую он вынул специально для меня, и улыбнулась, приложив к лицу мягкую ткань.
Вернулся Каллум и положил в сумку фоторамку, маленькую камеру и смену одежды.
– Можно проверить, не осталось ли у родителей еды, но я сильно сомневаюсь в этом, – проговорил он, застегнув сумку на молнию и забросив ее за спину.
В кухне было голо, если не считать нескольких забытых надколотых тарелок. Каллум пожал плечами и протянул мне руку:
– Готова?
«Конечно нет».
– Готова, – ответила я.
Потом еще раз обвела взглядом комнату, и мы вышли сначала в коридор, потом в гостиную. До самого выхода Каллум старался не смотреть вокруг и, даже открывая мне дверь, глядел в пол. По сравнению с прошлым вечером температура упала на несколько градусов, и холод пробирал до костей. Даже Каллум зябко поежился.
– До перехода сделаем небольшую остановку, – заявил он, указав на соседний дом. – Я должен выяснить, где моя семья.
– И как ты себе это представляешь? Заглянем и спросим?
– Ну да, – ответил он и потянул меня за руку в обход дома. Не успела я ничего сказать, как он уже постучал в окно.
Занавески разошлись, и за стеклом показался мальчик ненамного младше нас. Увидев, кто перед ним, он издал вопль и поспешно задернул шторы.
– Эдуардо! – крикнул Каллум. – Мне нужно только узнать, куда подевались мои родители и Дэвид!
Эдуардо выглянул снова, прижался лбом к стеклу и расширил глаза.
– Каллум?!
– Да.
– Дело плохо?
Вопрос мог означать что угодно, но Каллум кивнул.
– Да. Дело плохо.
Эдуардо в ужасе моргнул, стекло запотело от его дыхания.
– Ты сбежал?
– Да. Ты знаешь, куда подались мои?
– Мама сказала, что в Высотки.
– Спасибо, – отозвался Каллум и сделал шаг назад.
– Погоди, – сказал Эдуардо, поднимая раму. Каллум отступил еще немного. – Какой у тебя номер?
– Двадцать два, – вскинул запястье Каллум.
– Клево! – пискнул Эдуардо.
Я рассмеялась, и Каллум послал мне улыбку.
– А это кто? – спросил Эдуардо.
– Рен. Сто семьдесят восемь. Не называй ее клевой.
– Сто семьдесят восемь! – излишне громко воскликнул мальчишка. – Во имя Техаса!
– Спасибо, – снова сказал Каллум и потянул меня в сторону. Мы собрались уйти.
– Стойте, стойте! – позвал Эдуардо. Мы обернулись, и он нервно закусил губу. – Когда ты умер, моя мама спросила, чего бы я хотел, если бы заболел.
– А чего бы ты хотел? – повторил Каллум.
– Ну, ты понял. Чтобы она знала наверняка. – Он изобразил из пальца пистолет и приставил к виску.
Я слышала об этом. Моего мнения на сей счет никто не спрашивал, и я не знала, что сказать. Такое же выражение появилось на лице у Каллума. Он вопросительно посмотрел на меня.
– Нет, – сказала я.
Эдуардо уставился на Каллума в ожидании подтверждения, и я на мучительно долгую секунду подумала, что он не согласится.
– Нет, – наконец произнес Каллум. – Рискни стать рибутом.
– Ты говоришь так, потому что у тебя мозги потекли? – спросил Эдуардо.
– Может быть. – Каллум весело затряс головой, и мальчишка оскалился в улыбке.
Я потрясенно взглянула на Каллума, когда он рассмеялся и отвернулся. В жизни не видела столь дружеской беседы между человеком и рибутом.
– Ты знаешь, где находятся Высотки? – осведомился он, приобняв меня за плечи.
– До главной площади, наверное, дойдем. – Я оглянулась на запертое окно Эдуардо. – Вы дружили?
– Да.
– Он нас не очень-то испугался.
– Большинство детей больше боятся Перезагрузки, чем самих рибутов.
– Пожалуй, и правильно.
Мы двинулись по задворкам и дальше шли молча. С каждым шагом мой страх усиливался, и перед мысленным взором начали проступать знакомые картины трущоб.
Дойдя до стены, я остановилась. Кто-то красиво расписал ее, изобразив играющих детей и взрослых, бегущих в лучах солнца. Мне захотелось удавить художника.
Офицеров с этой стороны не было. Кому придет в голову пробираться в трущобы?
– Я боюсь. – Признание вырвалось у меня помимо моей воли.
Каллум взглянул на стену.
– Возвращаться?
– Да.
– Может быть, там лучше, чем тебе помнится.
Я выпрямилась во весь свой маленький рост и сделала глубокий вдох. Выбора не было. Придется идти.
– Дай мне сначала проверить, – сказала я.
Взобравшись наверх, я осмотрелась и не увидела ничего, кроме травы, пока не взглянула налево и не заметила офицера, стоявшего в нескольких футах от стены.
– Тихо, – шепнула я Каллуму и спрыгнула с мягким стуком.
Офицер повернулся. Каллум приземлился рядом со мной, и мы побежали. Вокруг царила тишина. Офицер либо был мятежником, либо решил не суетиться из-за пары полоумных детишек, прокравшихся из рико в трущобы.
Все казалось знакомым. Вдалеке находился центр трущоб, справа – больница, слева – кварталы лачуг.
Пахло смертью. Чистый воздух рико исчез, от аромата цветов осталось одно воспоминание.
Я ощутила себя дома. Мы были в худшем районе трущоб, где когда-то жила моя семья; прищурив глаза, я узнала большое здание, набитое крошечными квартирками.
«Ты хочешь нас убить?»
Споткнувшись обо что-то, я шмякнулась носом в грязь, ахнула и выбросила из головы родительские образы.
– Рен, – произнес Каллум, опустившись на колени рядом.
Мое дыхание вырывалось короткими толчками, как у человека. Я тоже встала на колени и уперлась руками в бедра.
Зачем я согласилась сюда идти? Зачем так надругалась над собой?