Черта с два она уснет. У рибутов слишком активный обмен веществ. Ее организм переработает препарат до того, как он успеет подействовать.
Эвер обмякла, и я с удивлением посмотрела на нее. Когда я обернулась к людям, те сделали грозные лица, пытаясь меня запугать.
Трудно бояться того, кому можешь сломать шею прежде, чем он поймет, что ты уже на ногах.
– Тебе нельзя об этом рассказывать, – строго произнес ученый. – Понятно?
Нет. Непонятно.
Что они ей вкололи?
И чем напичкали до того?
Что они с ней сделали?
Люди смотрели на меня в ожидании подтверждения того, что я поверила этому нелепому объяснению.
«Тупая рибутка – у нее же мозги не работают».
Однажды один охранник так и сказал мне.
– Понятно, – кивнула я.
Они вышли из комнаты, и дверь за ними закрылась. Я соскользнула с Эвер и вгляделась в ее лицо. Глаза были закрыты, дыхание – глубокое и ровное.
Заснула. В последнее время я редко видела ее спящей.
Я осторожно перевернула ее, подхватила под мышки и взгромоздила на кровать. Потом укрыла одеялом и легла на свою постель, не в силах отвести глаз от Эвер.
Сон так и не пришел. Я пролежала всю ночь, попеременно глазея то на Эвер, то в потолок. Когда она заворочалась, я тут же вскочила, наспех переоделась в спортивный костюм и выскочила за дверь, отвернув лицо, едва мне почудилось, что она вот-вот посмотрит на меня.
Двадцать два ждал меня на беговой дорожке, следя за гонявшими по залу другими рибутами.
– Доброе утро! – радостно воскликнул он.
Я ограничилась кивком, вовсе не считая это утро таким уж добрым. Все мои мысли были заняты только Эвер, и я не могла отогнать от себя злобный взгляд ее пустых глаз. Пришла ли она в себя? Вспомнит ли о том, что случилось ночью?
Мне было велено молчать.
А приказы я никогда не нарушала.
– Идем, – сказала я, шагнув на черную резину.
Крытая беговая дорожка не входила в число моих любимых мест в КРВЧ. Это было четырехсотметровое кольцо с пуленепробиваемой пластиковой будкой в центре, в которой находился охранник. В случае драки можно было быстро опустить оконные стекла и всадить пулю в голову.
Разрушить мозг. Единственный способ убить рибута.
Плохое освещение придавало моей бледной коже тошнотворный зеленоватый оттенок. А вот смуглая кожа моего стажера выглядела примерно так же, как и на свету, – почти красиво. Я отвернулась, стараясь не думать о том, на что похожи здесь мои белесые волосы.
Двадцать два с трудом одолел четверть мили; такие способности не сулили ему ничего хорошего на случай, если придется улепетывать от рассвирепевших людей. Оставалось надеяться, что на какое-то время этого удастся избежать.
С нами на дорожке было еще несколько рибутов, и среди них – Мария Сто тридцать пять, которая со смехом оглянулась, проносясь мимо нас. Ее темные волосы развевались на бегу. На моей памяти она была одним из самых резвых стажеров.
Двадцать два сбился на нестерпимо медленную трусцу.
– Две минуты идем, одну бежим, – вздохнула я.
Он кивнул, судорожно глотая воздух. Мне пришлось признать, что я и сама не слишком настроена бегать в это утро. Хотелось прерваться.
– А ты хорошо бегала, когда попала сюда? – спросил он, когда восстановил дыхание.
– Нормально. Лучше тебя.
– Ну, это не сложно, – улыбнулся он. – Сколько тебе лет?
– Семнадцать.
– И мне. Мы тут надолго? А где-нибудь есть заведение для взрослых? Я ни разу не видел пожилых рибутов.
– Не знаю.
Я сомневалась в этом. К двадцати годам рибуты переставали возвращаться с заданий. Может, их переводили куда-то еще.
А может, и нет.
– Откуда ты? – спросил он.
– Из Остина.
– Я тоже. – Он просиял, словно у нас было что-то общее.
– Мы из разных Остинов, – скупо сказала я.
– Не понял? – нахмурился он.
– Ты из рико. Я из трущоб. Мы из разных Остинов.
Я никогда не видела рико – только отблеск огней над стеной, которая нас разделяла, но повидала другие Соединенные города Техаса. Нью-Даллас. Ричардс. Бонито. Несколько сотен квадратных миль посреди Техаса – вот все, что осталось от большой страны, которую мои родители знали в детстве. Корпорации удалось спасти от вируса и последующих нападений рибутов только Техас.
– Ах да. Я никогда не бывал в остинских трущобах, – признался Двадцать два. – То есть только раз, когда родители отвезли меня в больницу. Но я был в бреду и ничего не помню. Как думаешь, меня пошлют туда на задание? Мне бы хотелось повидать родителей. И брата. Ты видела своих родителей после Перезагрузки?
– Мои родители умерли вместе со мной.
– Ох, извини, – сказал он и посерьезнел. – Их… тоже застрелили?
– Да, – отрезала я, не желая обсуждать эту тему. – И ты не увидишь своих. Рибутов не посылают в родные места. Это смущает людей.
– А бывает, чтобы рибуты взяли да и куда-нибудь ушли?
Я хмуро посмотрела на него:
– Конечно нет. Даже если они захотят, их найдут. В изоляторе всем вживляют маячки. Наше местопребывание всегда известно.
Он вытянул руки:
– Где маячок? Ничего не помню.
– В том-то и дело. Мы не знаем, где он находится.
– Ах вот оно что, – ответил он чуть огорченно. – Но в других городах ты все-таки побывала?
– Побывала.
– Это же здорово! Если бы не Перезагрузка, мы так ничего бы и не увидели, кроме Остина.
– Ты будешь работать? – сказала я.
Салаги всегда спрашивали о поездках в другие города. Редкие выезды на особые задания были единственным преимуществом рибутом. Опасаясь распространения вируса, КРВЧ давным-давно запретила любые «путешествия», и этот закон действовал по сей день. Но в то утро мне было не до его расспросов. У меня и так голова шла кругом.
– Прибавь ходу, – велела я, переходя на трусцу.
На бегу Двадцать два не мог разговаривать, но едва мы перешли на шаг, он снова открыл рот и продолжил как ни в чем не бывало:
– Ты веришь в теорию эволюции?
«Может быть». Я бросила на него угрюмый взгляд:
– Нет.
– А по-моему, мысль, что рибуты – всего-навсего эволюционировавшие люди, вполне разумна. У нас есть иммунитет к вирусу. Это способ не умереть. Я слышал теорию, что КДХ создали люди, и думаю…
– Двадцать два! – перебила я его. У КРВЧ повсюду были камеры. Они видели и слышали все и не допускали подобных разговоров. – Хватит!