После этих слов Арафат приказал подготовить свой самолет к вылету в Багдад и обещал, что проведет «нужную по тону» беседу с Саддамом Хусейном до моего приезда.
Иракское руководство я знал с конца 60-х – об этом уже писал. С ливанскими руководителями – и мусульманскими, и христианскими, разведенными гражданской войной по разные стороны баррикады, – был знаком практически со всеми: с Шамуном, Пьером Жмайелем, их сыновьями, Джумблатом – отцом и сыном, Рашидом Караме и другими.
Вместе с покойным Г. Беляевым проговорили три часа с Анваром Садатом в декабре 1975 года в его загородной резиденции на Барраже. Получив международную премию имени Насера за книгу о выдающемся египетском руководителе, мы были приглашены для откровенного разговора и практически стали последними советскими людьми, с которыми Садат встречался. Не из-за характера нашей дискуссии, напротив – она была весьма дружеской по форме, но Садат уже принял к этому времени решение повернуться спиной к Москве.
Три ночные (он обычно принимал гостей ночью) продолжительные встречи состоялись с саудовским королем Фахдом, который подарил мне свои четки, сопроводив это словами: «Я – хранитель двух главных мусульманских святынь, и смотри не передаривай эти четки никому». Я так и поступил. Король Фахд в 1991 году мне говорил, что любит смотреть по телевизору московскую программу «Время», которая, по его словам, справедливо освещала события на Ближнем Востоке, и спросил: «Нельзя ли организовать ежедневный перевод этой программы на арабский язык?»
В музей короля Фейсала я привез уникальную документальную кинопленку, на которой был запечатлен приехавший в Москву в 1930 году тогда еще не король, а министр иностранных дел Саудовской Аравии, которого на железнодорожном вокзале встречал заместитель наркома иностранных дел Крестинский. За это меня благодарили сыновья покойного короля Фейсала, занимавшие в конце нашего столетия высшие посты в саудовском правительстве.
Многократно встречался и испытывал самые добрые чувства к иорданскому королю Хусейну. Можно считать, что обоюдная симпатия или – возьму на себя смелость сказать – дружеские отношения зародились, когда первый раз опоздал к нему на прием в 1970 году. Король встретил меня в цветастой рубашке с закатанными рукавами и засмеялся, когда я, объясняя причину опоздания, сказал: «Виноваты вы сами: Иордания – единственная арабская страна, где не проедешь на красный свет». О близости отношений свидетельствовал хотя бы такой факт: однажды был у иорданского премьера, и Хусейн, узнав, что я у него, приехал, сам управляя мотоциклом (прекрасно водил и самолеты различных марок), и за ним примчались взбешенные до ярости, безумно испуганные за своего по-настоящему любимого сюзерена черкесы из личной охраны.
С братом короля, Хасаном, переписывался годами. В добрых отношениях был и с другим прямым наследником пророка Мухаммеда – марокканским королем Хасаном II, сыгравшим, особенно на «палестинском направлении», выдающуюся роль в попытках сблизить позиции сторон. К сожалению, обоих – и короля Хусейна, и короля Хасана II – уже нет в живых.
Откровенные и доверительные отношения установились с президентом Египта Мубараком, начальником его канцелярии Усамой эль-Базом. Конфиденциально встречался с Голдой Меир, Моше Даяном, Шимоном Пересом, Ицхаком Рабином, Менахемом Бегином [42] и уже открыто – с Шамиром, Нетаньяху, Вейцманом, Леви, Щаранским, Шароном. Да разве всех перечислишь?
Окунувшись, как говорится, с головой в ближневосточный водоворот, я впитывал в себя информацию, получаемую от самых что ни на есть осведомленных людей, как говорится, из первых рук. И именно потому, что много крови было пролито, так много судеб людей сломлено, такое море ярости накопилось и ненависть застилала столь многим глаза, твердо усвоил для себя: без активного вмешательства извне ближневосточное урегулирование невозможно.
Конечно, холодная война была далеко не самым лучшим фоном для такого мирного вмешательства.
В условиях холодной войны при выработке ближневосточного курса и двусторонних отношений нам приходилось принимать во внимание существовавшую в тот период глобальную конфронтацию, а порой и исходить из нее. То же самое – смею это утверждать – делали и наши тогдашние противники. Это, несомненно, привносило определенную нюансировку в подходы и США с их союзниками, и СССР к процессу ближневосточного урегулирования. Но мне представляется, что, несмотря на это, обе стороны были заинтересованы в том, чтобы события окончательно не дестабилизировали обстановку в этом регионе. Помимо «местных» мотивов – неизбежная угроза для близких к одной или другой супердержаве государств Ближнего Востока, влияние на проблемы, связанные с нефтью (как это остро произошло, например, в результате войны 1973 года), опасения активизации терроризма, – СССР и США объективно объединяло стремление не допустить такого развития событий, которое могло бы выйти из-под контроля и перерасти в глобальное столкновение.
Это создавало определенные лимиты для политики, которые не могли не учитываться. Вместе с тем СССР и США имели свои несомненные интересы – экономические, политические, военные, – связанные с отдельными государствами региона.
И в этой связи начал, теперь уже с нашей, советской стороны, культивироваться еще один «миф», который объективно мешал ближневосточному урегулированию: арабо-израильский конфликт подчас окрашивался в идеологические тона. Нет, речь шла не только о геополитическом соперничестве, свойственном тому периоду истории. Была выдвинута теория «социалистической ориентации», которая получила «законное», да и обязательное, право на существование, после того как попала в партийные документы.
Я не принадлежал к авторам этой теории, которая провозглашала предсоциалистическую фазу развития Египта, Сирии и ряда других стран так называемого третьего мира, хотя никогда не отвергал ее. Собственно, против этой теории во время ее появления (и то не открыто) выступали только те, кто догматически связывал социалистические преобразования с диктатурой пролетариата. Однако, правды ради, следует сказать, что моя докторская диссертация, защищенная в конце 1969 года, называлась «Внутренние противоречия стран социалистической ориентации (на примере Египта)». О спорности этого идеологического штампа прозрачно говорится и в моей книге «Восток после краха колониальной системы», изданной в 1982 году.
Протянутую им «идеологическую руку» ухватили некоторые арабские лидеры, многие из которых, пользуясь нашими тогдашними комплексами, стали играть – именно играть – роль идеологических партнеров, ублажая наш слух столь приятными словами типа «весь социалистический (или прогрессивный) мир во главе с Советским Союзом», «СССР – лидер мирового национально-освободительного движения» и так далее и тому подобное.
Представляет несомненный интерес, что Сталин, дав указание Громыко незамедлительно признать в 1948 году Государство Израиль, также исходил во многом из «идеологических соображений». Он рассчитывал на то, что Израиль, впитав в себя эмигрантов из социалистических стран и создав у себя такие «коммунистические» образования, как кибуцы, будет «социалистической ячейкой» на Ближнем Востоке. Вскоре, однако, стала совершенно ясной несостоятельность столь смелых предположений. Иллюзорность идеологических подходов к сторонам конфликта полностью проявилась к началу 90-х годов.