– И вы сделали этот коридор сами?
– Бо́льшую часть. Конечно, пошло легче, когда мы наткнулись на метро.
– Все равно работенка не из простых.
– Да, пока мы не обнаружили, что можно протянуть шланг для подачи воздуха через портал. Компрессор оставался на нашей стороне, а мы построили простую бурильную машину, пронеся ее через цензор по частям. Потом собрали ее на этой стороне, а воздух подали по шлангу. Это здорово облегчило проходку, хотя цензор временами капризничал.
– А как насчет электрического кабеля? Его ведь тоже можно протянуть через цензор?
– Да, но переправленные электрические машины мы так и не смогли использовать на этой стороне. Оказалось, даже фонарь трудно разобрать на достаточно мелкие части. А цензор не пропускает и лампочку накаливания. В конце концов пришлось освещать газовыми лампами, как шахтеры девятнадцатого века.
– Жуть какая!
– Мы только потому не бросили работу, что вскоре услышали шум поездов и поняли: неподалеку цивилизация. Ни в каком другом выходе не было периодических шумов. Оставалось только прокопать несколько десятков метров до тоннеля с поездами.
– Нужно от них уворачиваться?
– Только в экстренных случаях. Еще мы можем останавливать поезда, закорачивая рельсы, но это экстренная мера. Сейчас станция закрыта, движения нет.
– Почему?
– Четыре тридцать утра. Кстати, сегодня пятница, октябрь.
– Я и понятия не имела! Как так?
– Да не беспокойся. Здешнее время с нашим никак не связано.
Вскоре женщины подошли к плотно пригнанной деревянной двери, очевидно довольно старой. Скелсгард обследовала ее края, пока не нашла хорошо спрятанную ручку. Маурия потянула за нее, закряхтев от натуги. Когда Верити уже решила, что дверь не поддастся, та медленно отъехала назад.
За ней открылся новый тоннель, тоже темный, но с другим эхом. Он казался большим и длинным, в нем пахло канализацией, металлической пылью, разогретым маслом. В свете фонаря блестели восемь металлических полос, тянущихся над полом налево и направо: две пары рельсов и к ним четыре токонесущие шины, по паре на линию.
Скелсгард пошла направо, держась вплотную к стене. Ожье шагала за ней, стараясь не отставать.
– Тут близко до станции «Кардинал Лемуан». Если бы она работала, то была бы видна отсюда.
– Мне страшно, – призналась Ожье. – Не знаю, справлюсь ли.
– Страшно – это хорошо. Правильное отношение.
Когда женщины вскарабкались на платформу, на той царил сумрак. В луче фонаря Марии виднелись чистая бледно-зеленая и желтая керамическая плитка, архаичного вида знаки, рекламные плакаты. Странно, но нереальным или фальшивым окружающее не казалось. Впрочем, Ожье уже посетила немало погребенных подо льдом станций парижского метро, а они, как правило, оставались в относительной сохранности. Легко вообразить, что сейчас – очередная вылазка в город призраков.
Скелсгард показала ей убежище, присела рядом на корточки:
– Ожье, я уверена, ты справишься. Наверняка Сьюзен не сомневалась в тебе, иначе бы не ратовала так за твою кандидатуру.
– И мне, наверное, стоило бы ее поблагодарить, – сказала Ожье без особой уверенности. – Если бы не она, я не увидела бы всего этого.
– Надеюсь, тебе тоже здесь понравится. Сьюзен очень хотела увидеть лошадей.
– Лошадей?
– Да, мечтала посмотреть своими глазами на настоящих, живых, а не ковыляющие артритные реконструкции.
– И ей удалось?
– Полагаю, да.
Пришло время станции заработать. Из убежища между распределительными ящиками у конца платформы Ожье видела, как мигают и загораются ровным светом потолочные лампы. Загудели генераторы, неподалеку принялся меланхолично насвистывать рабочий. Зазвенели ключи, залязгали двери. Десять-пятнадцать минут относительного покоя, и на платформе начали собираться ранние пассажиры. Электрический цвет забирал у цветов яркость, и люди казались сошедшими с древней фотографии. Но даже с поправкой на это было удивительно, насколько тускло одевается здешний народ: поголовно в осенне-буром, сером, блекло-зеленом. Почти все пассажиры – мужчины с желтушными лицами. Никто не смеется, не улыбается. Почти никто не разговаривает с соседями.
– Они похожи на зомби, – пробормотала Верити.
– Не суди так строго, ведь сейчас только пять утра.
Железно взвизгнув тормозами, подошел поезд. Открылись двери, часть пассажиров вышла, часть вошла.
– Сейчас?
Маурия положила руку на плечо Ожье:
– Подожди. На следующем поезде будет многолюдней.
– Ты уже так делала раньше?
– Да. И все равно волнуюсь.
Через несколько минут прибыл поезд, и Скелсгард с Ожье влились в оживленный поток пассажиров. Из отстраненных наблюдателей они в мгновение ока превратились в щепки, несомые людским морем. В ноздри Верити ударили человеческие запахи: табак, дешевый одеколон. Не то чтобы очень уж неприятные, но с ними все казалось намного реальнее. В мечтах она часто плыла по чужому городу, будто призрак, наблюдая жизнь, но не участвуя в ней. Воображение всегда оставляло за бортом запах, будто отделяя Ожье стеной из непроницаемого стекла. А теперь никаких сомнений: она в самой гуще жизни, в ее потрохах. Это осознание проняло до мозга костей.
Верити присмотрелась к окружающим людям, соизмерила себя с ними. Ее наряд выглядел слишком ярко, броско. И шагала она не так, как другие, не попадала в общий ритм. А еще не знала, куда девать руки. То судорожно хватала сумочку, то выпускала ее.
– Ожье, прекрати дергаться! – прошипела Маурия.
– Извини…
– Просто иди вперед и не нервничай. У тебя все получится!
Поток пассажиров сквозь унылую вереницу мощенных плиткой коридоров вынес женщин на улицу. Ожье отдала билет равнодушному контролеру и вышла наружу, в холодный серый свет раннего утра. Скелсгард заспешила прочь, подальше от входа в метро и толпы. Улица почти пустовала. Иногда, рокоча, мимо катилось такси. С другой стороны полз белый муниципальный грузовичок, чистил дорожное полотно крутящимися щетками. По сторонам высились трех-четырехэтажные дома с балконами. Из части окон через жалюзи и занавески сочился свет, виднелись силуэты людей, готовящихся к новому дню.
– Все кажется таким реальным, – пробормотала Ожье.
– Здесь все реально. Привыкай. Если вдруг подумаешь, что это чертова симуляция, игра, – в момент расшибешь нос.
– Что сейчас?
– Надо тебя успокоить. Тут за углом всю ночь продают кофе. Хочешь?
– Хочу забиться в угол, скорчиться и пососать палец.
– Ничего, привыкнешь. Все привыкают в конце концов.
Маурия увела ее подальше от метро, по улице Монж и бульвару Сен-Жермен. Вдали выписывала яркие закорючки неоновая реклама. Женщины прошли мимо продавца газет – столько их Ожье не видела за всю жизнь. Бери – не хочу. В узком проходе между зданиями мужчина мочился так невозмутимо, будто в том состояла его работа. Чуть поодаль, в дверях убого выглядящей гостиницы, стояла женщина в грубом, аляповатом макияже, поддернув юбку до колена, затянутого в чулок. На мгновение Ожье заглянула ей в глаза – и вздрогнула. Захотелось подойти, заговорить, расспросить, каково это – быть частью огромной инсталляции, нелепого спектакля. Скелсгард осторожно потянула Верити к ряду освещенных полуподвальных окон, откуда рвалась на улицу лязгающая нестройная музыка.