Стоим на стоянке. Совершенно незнакомый мне человек говорит: «Здравствуй. Ты Дементеев?» Оказывается, это был командир эскадрильи бомбардировщиков, чью группу я все время сопровождал. И в Крыму, и потом, в Польше и Германии. Спрашиваю его: «Как же ты меня узнал? Мы же с тобой не встречались!» – «Ну, как же, – говорит, – длинный такой, один орден Славы болтается».
– Орден Славы – солдатский орден?
– Меня к нему представили, когда я два «фоккера» сбил. Замполит говорит: «Я тебя сделаю полным кавалером ордена Славы». В авиации этот орден давали только младшим лейтенантам.
– Какой следующий орден?
– Закончилась война. Мы стояли в Пенемюнде. Это ракетный немецкий центр. И в течение недели я получил два ордена Красного Знамени и орден Отечественной войны I степени. Уже прошло 44 года, в 1988 году вдруг мне звонят из поисковой группы: «Вы награждены орденом, но вам его не вручили». Тогда мне и вручили третий орден Красного Знамени, которым я был награжден в 1944 году. И Хоцкому тоже вручили орден Отечественной войны I степени, которым он был награжден раньше.
– Два ордена Красной Звезды уже позже получили?
– Да, за полеты в сложных метеоусловиях и за выслугу лет.
– Командир полка часто летал?
– Нельзя сказать, что часто, но Павликов и в групповых вылетах участвовал, и полк водил.
– Как относились к потерям?
– Тяжело. Первые потери вообще очень тяжело переносились, а потом сердце просто сжимается. Но каждая потеря отражалась на нас на всех. Сильно переживали.
– Что делали с личными вещами погибших?
– А какие личные вещи? У летчиков – планшет, и пошел. Зимние костюмы были в ведении техников. У нас в эскадрилье был случай на Кубани, когда один сержант, пользуясь этим, наше обмундирование продавал. Даже парашюты воровал. Его поймали, при задержании он застрелил одного из патрульных. Его судили и расстреляли. Опять же, это единичный случай, которым был возмущен весь личный состав полка.
– Летали с орденами?
– Да, с орденами и документами. Как-то вечером я полетел на разведку. На обратном пути меня обстреляли с земли, и пуля пробила охлаждающую систему. Кое-как перетянул линию фронта и в сумерках сел в болотце. Подошли пехотинцы, отвели в комендатуру. Первый вопрос: «Документы?» Показал удостоверение. Сразу другое отношение стало. Спрашивают: «Что вам надо? Чем помочь?»
Летали в любую погоду. В мороз летали, нам зима не страшна была. Чтобы двигатель легко запускался, перед его выключением в масло добавляли бензин. Для этого был специальный тумблер подачи бензина в маслосистему. Погоняешь его минуту-полторы, а наутро он с полоборота запустится.
– Штурмовики приходилось сопровождать?
– Да. Это были самые сложные задания. Как-то выкручивались, маневрировали.
– Рисовали что-то на самолетах?
– Нет. Вот когда Сережка Нестеров погиб, на самолетах написали «За Сережу!». Во всех эскадрильях полка коки винтов были белые. Причем у «фоккеров» тоже были белые коки. Мы как-то с ними схватились, вышли из боя, а один у нас отстал. Спрашиваем: «Иван, где ты?» – «Пристраиваюсь». Нет его. «Где ты, в каком районе?» – «Пристраиваюсь. Вот вы, белые коки». Оказалось, что он к «фоккерам» пристраивается. Они опомнились, развернулись и по нему стрелять. Он кричит: «Аяяяяй!» Но как-то выкрутился. Прилетел домой, винт свистит – все лопасти прострелены. Вот так белые коки!
Спереди сбоку наносились крупные белые номера машин. Номера самолетов первой эскадрильи начинались с 01, второй – 20, третьей – 30. Я летал на «кобре» под номером 22. Если самолет вышел из строя и я надолго перехожу на другую машину, то номер также переносился. Ну и за сбитые самолеты рисовали звездочки: там, где номера, – спереди сбоку. Как у Покрышкина.
– Крыльевые пулеметы снимали?
– Нет. Некоторые машины к нам приходили с крыльевыми крупнокалиберными пулеметами. Крыльевые пулеметы хороши для атак наземных целей, а для воздушных целей достаточно двух крупнокалиберных и пушки. На одну гашетку я оружие не выводил.
– Действительно у «кобры» был слабый хвост? Проводились ли мероприятия в полку по его усилению?
– Да, была такая проблема. Приезжали представители ПАРМа и усиливали хвост. У нас в полку случаев скручивания хвостового оперения не было, но в других полках, я знаю, были.
– Насколько часты были случаи обрыва шатуна двигателя?
– Такие случаи были. У меня лично такого не случалось – я считаю, благодаря моему технику. Они работали грамотно, добросовестно, можно сказать, героически. После каждого полета было положено снимать масляный фильтр. Как-то вечером в феврале 44-го техник сказал, что стружка пошла, а это значит – надо менять мотор. Я расстроился: завтра я буду безлошадный – нехорошо. Утром подхожу к самолету, стоит тренога, прикрытая брезентом. Подходит техник, Вадим Адлерберг, руки распухшие, в крови, и говорит: «Товарищ командир, самолет готов. Сейчас капоты закроем, и можно облетывать». Они за ночь мотор сменили! День не спали и всю ночь работали! Я говорю: «Дима, что у тебя с руками?» Он только рукой махнул: «Сейчас мороз, надо гайку навернуть, на палец поплевал, она прилипла, навернул и оторвал. Подумаешь, кровь, – заживет».
– На «кобре» фотокинопулеметы устанавливали?
– Были фотокинопулеметы, но мы почему-то ими не пользовались. Я одно время, когда первых своих сбил, хотел ввести в практику его использование. Ведь и оборудование, и пленка, и лаборатория были, но никто этим не захотел заниматься. Я пытался пробить, но мне не удалось.
– Как вы познакомились со своей женой?
– Стояли мы в Вазиани. Как-то вечером пошли с братом погулять, пришли на танцплощадку, смотрим – стоит девушка, младший сержант в красивой форме с гвардейским значком. А тогда для нас, выпускников училища, гвардеец – это… О! Я пригласил ее потанцевать, хотя до этого никогда не танцевал. Она не отказала, и мы потанцевали. А когда в полк попали, оказалось, что она в нашей эскадрилье механик по радиооборудованию. Надо прямо сказать, что поклонников у нее было много. Я ее уже потом, когда мы поженились, спрашивал: «Что же ты меня выбрала? Я такой длинный, некрасивый, а вокруг тебя такие хорошие ребята были». Она говорит: «Сама не знаю почему».
В полку было около пятнадцати девчонок – оружейницы, штабные работники. Оружейницы придут, почистят оружие и уходят – регулировку делали мужики, а Рае все время с техниками приходилось быть: от темна до темна. Что может сама сделать – сделает, что не может, определит в мастерские. Другие эскадрильи тоже пользовались ее услугами, когда им нужна была помощь. Она классный специалист была. Уже в 1945 году, весной, в распутицу, как-то в землянку к девчонкам зашел, а в ней холодно. Девчонки сидят, мерзнут. Я спрашиваю: «Чего вы печку не топите?» – «Вот Рая придет, тогда будем печку топить. Она ребят попросит, и они нам дров принесут. Ее просьбу ребята всегда выполнят». – «А чего сами не попросите?» – «Нет. Пусть уж лучше она». А ведь нужно же обсушить сапоги, сменной обуви нет.