– По службе в трибунале мне уже была знакома следственная работа. И я решил, что если на этой очень трудной и напряженной работе я не выдержу, то придется примириться с участью инвалида войны. Но я верил, что смогу преодолеть свою болезнь, а упорства в достижении цели у меня было достаточно.
Но когда я принял решение готовиться к поступлению, то понял, что ни писать, ни тем более конспектировать просто физически не могу… Тогда моя мама обратилась к одному известному нейрохирургу, и ночью я случайно услышал, как она передала отцу его вердикт: «Надо примириться, мамаша. Ни учиться, ни работать он после такого ранения уже не сможет. Но пенсию он получает приличную, так что иждивенцем не будет…»
И вот эти слова врача стали для меня последней каплей… Они меня настолько возмутили, что я твердо решил во что бы то ни стало стать полноценным человеком и наметил себе план работы. Прикинул, что пехотинец проходит в час четыре километра, и начал до изнеможения ходить по нашей квартире, из кухни в комнаты и обратно. Потом потихоньку начал выходить из дома, стал ездить на велосипеде, а потом и гимнастические упражнения стал делать. И за семь-восемь месяцев в физическом плане я достиг очень многого, но думаю, что в этом мне сильно помогло мое спортивное прошлое.
Но ведь у меня были еще и большие проблемы с речью, поэтому что я стал делать. Когда все уходили на работу, я заводил на граммофоне пластинку, Лемешева, и прямо пел за ним как мог. Вот так я разрабатывал речь и вспоминал значение слов. И вы знаете, постепенно я восстановил речь, хотя некоторое косноязычие у меня еще определенное время сохранялось. И писать тоже пришлось учиться фактически заново: сначала волнистые линии, затем палочки и нолики, прямо как в первом классе…
Но когда я пришел подавать документы в институт, то на меня там посмотрели и начали отговаривать: «Может, с вашим здоровьем лучше пойти в педагогический? А то у следователей, прокуроров и судей работа, ох какая нелегкая…» И, правду сказать, выглядел я тогда совсем неважно, да и в медицинской справке, которую надо было предоставить комиссии, было написано, что я инвалид… К тому же прямо там у института со мной случился очередной приступ…
Но я настаивал на своем, и из-за меня в приемной комиссии даже вышел спор. Я стоял за дверью и слышал, как кто-то из членов комиссии в конце сказал фразу, которая определила мою дальнейшую жизнь: «Да поймите же: если мы его не примем, то у него всего одна дорога – в инвалидный дом…»
В общем, приняли меня, но когда мне казалось, что я уже почти полностью восстановился, то беда пришла оттуда, откуда и не ждал. Когда начали изучать уголовное право, то моя голова вообще ничего не воспринимала: ни что такое вина, виновность, случайность и прочее. Начинались сильные головные боли, и я был вынужден просто откладывать учебник. Но в такие моменты я всегда вспоминал ту заметку из журнала о слепоглухонемой девушке, которая смогла стать кандидатом наук. И мысли о ней меня словно подхлестывали: она смогла, а я нет?!
И вы знаете, постепенно все наладилось. Учился я отлично, и поэтому мне даже не дали закончить институт. Уже после окончания второго курса меня как отличника рекомендовали на работу в прокуратуру Кировского района Свердловска: «Учебу закончите заочно. В районе сложная обстановка, и там нужно навести порядок».
– А последствия ранения сильно мешали в работе?
– Как раз во время работы в Нижне-Салдинском районе, когда меня уже назначили прокурором, у меня случился последний припадок, причем прямо в тайге. Там между ближайшими селами расстояния по двадцать-тридцать километров, поэтому в командировки я летом ездил верхом на лошади, а зимой на санях. И последний припадок у меня случился как раз в такой ситуации.
Правда, всегда за несколько минут до приступа я уже чувствовал его приближение, поэтому намотал поводья на руку и очнулся уже на земле, а надо мной склоненная голова лошади… Но после этого как обрезало, хотя до этого припадки регулярно случались раз в месяц. Поэтому во время учебы я больше всего боялся, что припадок случится прямо в аудитории, и меня отчислят. Но на мое счастье они случались или рано утром или ночью. И потом я всю жизнь скрывал, что являюсь инвалидом войны, потому что какой из инвалида может быть следственный работник? А о том, что я инвалид войны, я признался только где-то на праздновании 50-летия Победы. Но когда врачи узнавали, где я работаю после такого ранения, то они очень удивлялись.
– Как вы услышали о Победе?
– В те дни, конечно, мы ждали ее со дня на день, мой отец, например, даже радиоточку не выключал, чтобы не пропустить это известие, но все равно получилось это уж как-то слишком неожиданно. Я шел по улице, еще в военной форме, и тут меня подхватили прохожие и начали качать. В чем дело? Оказалось, Победа…
Но надо вам сказать, что мы ее совсем никак не отметили. И хотя у всех было приподнятое настроение, но, например, у меня дома мы даже стол не накрыли, не говоря уже о выпивке. Об этом у нас в семье как-то совсем не думали, да и с выпивкой тогда было очень тяжело. Отец мне рассказывал, что во время войны водку им лишь иногда выдавали в качестве премии за отличную работу.
Ну а так, конечно, вначале была одна только радость. Несколько дней у всех людей было очень приподнятое настроение, даже у тех, кто пострадал и остался калекой. Но в то же время была и горечь и слезы о тех, кто не вернулся с войны…
Помню, как-то я пошел к товарищу, которого комиссовали из армии из-за сложного ранения в руку. Вышли с ним во двор, и тут как раз появились мать и сестра другого нашего приятеля детства, который погиб на фронте. И они нам тогда с такой укоризной сказали: «Вот вы живы, а у нас и отец, и сын погибли…»
– А из вашей семьи еще кто-то воевал?
– Средний брат, Владимир, погиб на фронте еще в 1941 году, а младший, Николай, тоже воевал, был связистом. Но у нас получилось так. Когда началась война, то мы втроем между собой договорились, чтобы поберечь родителей, написать в своих медальонах адреса друг друга, чтобы в случае чего похоронка не пришла домой.
Поэтому о гибели Володи я узнал первым… И только через год, а то и через два после войны я попытался подготовить отца к этой новости, а он мне говорит: «Да я разговаривал с одним рабочим, который служил в одной части с Володей, и якобы на его глазах он попал под немецкий танк…» Тогда я понял, что он все знает, но он же сам меня и предупредил: «Только матери ни слова…»
Володя ведь был ее любимчик, потому что родился недоношенный и его буквально только чудом и спасли. Постоянно держали на печи при определенной температуре и все-таки выходили. Поэтому отношение к нему со стороны родителей было несколько иным, чем к нам с Колей. Мы с младшим росли как сорванцы, а он был более домашний, и поэтому мы считали, что он не нашего поля ягода. Зато в футбол он играл просто мастерски. Уже с шестнадцати лет его приглашали играть за взрослую команду, и я помню, был такой смешной случай. Во время матча к нему подбежал защитник соперников и спросил его: «Мальчик, а ты как тут оказался?», а Володя в это время забил гол…