Никакого ритуала принятия в разведчики у нас не было, это же не игра, а очень опасная работа, фактически идешь на смерть… Одно слово – смертники… Всякий раз уходишь – прощаешься… Хотя больших потерь или тем более, чтобы целая группа не вернулась, у нас такого не было.
– Сколько раз вы ходили в «поиск»?
– За те 73 дня, что я пробыл в разведке, на передовую мы ходили почти каждую ночь, или наблюдаем, или готовим лазейку, или по нейтральной полосе ползаем. Бывало, что часами там лежали и караулили немцев. Думаю, что раз десять я так сходил. В основном мы возвращались без немцев, но раза три с передовой рядовых все-таки притаскивали. И еще два раза мне пришлось сходить за линию фронта, в ближний тыл к немцам. Уходили, правда, недалеко, километра на два максимум.
– Расскажите, пожалуйста, об этом.
– В первый мой выход пошли вдевятером. Легко взяли «языка» и легко вышли, особенно даже ничего и не запомнилось. А вот во второй выход в тыл к немцам меня ранило. Нам тогда поставили задачу: «Нужно срочно взять «языка», а не возьмете, так вся ваша рота пойдет в разведку боем…» Но Плетников уверенно пообещал – возьмем.
Он сам отобрал восемнадцать человек, и я попал в их число. Начали готовиться. Плетников лично нас тщательно готовил, даже не забыл напомнить: «И не забудьте по кусочку хлеба». Хлеб брали для того, чтобы если вдруг очень захочется кашлять, то съел кусочек, и горло сразу прочистилось.
Пошли в ночь на 21 июня, тогда до Кишинева оставалось уже всего семнадцать километров по прямой. Удачно перешли линию фронта, дошли до какой-то деревни. Смотрим, часовой что-то охраняет. Его убили, но появились еще двое, одного убили, а второго взяли в плен. Надели ему колпак на голову, в рот кляп и потащили. У нас в роте был такой специальный ватный колпак для «языков», как ведро. Причем этот унтер вначале отказывался идти, даже говорил: «Хоть расстреливайте, но не пойду». Но Плетников через нашего переводчика ему сказал: «Поживешь еще». Привязали его за член, и он так побежал… Но смеха это ни у кого не вызвало, тем более у меня, у всех же нервы на пределе…
А на обратном пути меня ранило, зацепило самый кончик кадыка. Там же пули так и свистят, почти беспрерывно. Меня осмотрели, успокоили, мол, ничего страшного, всего лишь царапина. Вышли на нейтральную территорию, а там низинка была, и пули уже свистели довольно высоко над нами.
Сели передохнуть и подготовиться к последнему броску. И тут сигнал: в нашем направлении движутся немецкие разведчики… И как потом оказалось, они тоже «добычу» несли. А ведь нас инструктор до этого сколько раз предупреждал, самое опасное – встретиться разведка на разведку. Там или часть погибнет, или все до единого…
Помню, что там рос виноградник, мы еле успели разделиться на две группы, присели, и как они подошли, мы на них кинулись… Но бросились только с ножами, без выстрелов, но не чтобы не шуметь, а чтобы своих не перестрелять. На меня бросился один здоровый немец, он, видно, одного нашего убил, развернулся на меня, и я еще подумал, что у него в руке граната. Я успел ногой его в живот толкнуть, он пошатнулся, отступился на шаг, но отмахнулся и рукой меня зацепил в подбородок. Но я нырнул ему в ноги, наверное, он подумал, что я падаю от его удара, и, поднимаясь, я ударил ему ножом снизу, прямо между ног… Он только крякнул, но не упал сразу, а медленно осел прямо на меня…
Я потом посмотрел, а у него в руке был пистолет… Это правильно говорят, что не каждый может убить ножом, но в критической ситуации, когда остается доля секунды и вопрос стоит ребром: или ты, или он, – то думать особо некогда… Но вообще как это у меня все так удачно получилось, я и сам до сих пор не понимаю…
Пока поднялся, помню, что дрожал весь, а все уже закончено, наши стоят. Меня похвалили, подбодрили. Посчитались, немцев оказалось двенадцать. Дострелили их. Шуметь не боялись, потому что на передовой всегда идет постоянная стрельба, и на наши выстрелы никто внимания не обратил. Но вообще, конечно, что и говорить, повезло нам сильно. Нас и больше было, и мы их первыми заметили. Нашего пленного освободили, оказался какой-то старшина. Он нам стал помогать, ведь у нас было трое убитых и шесть раненых, из которых двое очень тяжелых, оба без сознания.
Их в первую очередь положили на плащ-палатки и вперед. У самых окопов начали перекликаться: «Мы свои!» – «Пароль!» – «Котелок». – «Отзыв!» – «На двоих». Подползли к самым окопам, и тут я совершил ошибку. Когда осветительная ракета только погасла, нужно было немного выждать, а не кидаться сразу, потому что когда ракета тухнет, то пулеметчик сразу дает очередь в темноту. Но я сразу поднялся на бруствер и тут же получил две пули в левую руку… Одна навылет, а другая застряла в кости, чуть повыше кисти. Я упал в окоп, меня перевязали.
Вышли к своим, доложились. Командир роты поблагодарил и отправил нас, четверых раненых, в санроту. Отдали нам документы. А потом в санроту пришли и ротный, и остальные ребята. «Благодарю за службу! Быстрее выздоравливайте и возвращайтесь к нам». И зачитал нам приказ, что нас всех четверых наградили медалью «За отвагу». Тяжелораненым и убитым дали по Красной Звезде, а здоровых пообещали наградить позже, потому что наград на всех просто не хватило.
Мы пошли своим ходом в тыл, а там как раз стоял санитарный эшелон, в который нас и приняли. Суток трое, наверное, ехали, но я лежал на верхней полке, меня просквозило, и сильно простыл. Приехали в город Крюков на Днепре, всех разобрали по отделениям, а меня в изолятор, потому что боялись, что это не простуда, а какая-нибудь зараза.
В госпитале меня подлечили, но когда сняли гипс, оказалось, что кость срослась неправильно. Перед самой выпиской меня вдруг вызвали на перевязку. Ребята в палате даже засмеялись, потому что мне выписываться пора, а меня опять на перевязку. Но мне опять поломали руку и загипсовали заново.
Потом нас отправили в ГЛР (госпиталь легкораненых), который находился на станции Хировка. Причем мы поехали туда прямо в нашем госпитальном нательном белье. Оно было такое старое, уже застиранное совсем, а нам выдали только шинельку, чтобы прикрыться, да ботинки без обмоток, так что выглядели мы как настоящие голодранцы… В этом ГЛР мне сделали семь или восемь сеансов лечебной физкультуры. Я садился за стол, работал пальцами на специальном станочке, а потом мне еще целый час медсестра массажировала руку. Помню, вышел с первой процедуры, а у меня раненая рука работает лучше здоровой, правда, всего на два часа.
А чтобы мы не бездельничали, нас там начали обучать. Отобрали тридцать молодых славян, и начали нас учить станковому пулемету. Тех, кто постарше, – на ручной пулемет, а все остальные, в основном нерусские – на ПТР, потому что там и учить нечего. Я все добросовестно выучил и сдал на «хорошо».
Доехали с этим ГЛР до Жеребкова, а это от моего родного Котовска всего 35 километров. Я, конечно, попросился заскочить домой, но мне не разрешили: «Не стоит, вы отстанете, будут проблемы».
А через пару дней началась Ясско-Кишиневская операция. Примерно 26 августа на малом ходу прошел эшелон, и из него прямо на ходу для нас выбросили тюки с обмундированием. Нас выписали, и командой где-то из семидесяти человек мы поехали на фронт.