Book.

Это была целая эпопея. Добрались до узловой станции Слободка, там сели на угольный эшелон, и на нем доехали до Рыбницы. Грязные были как черти. Потом поехали в Яссы, там сходили посмотреть королевский дворец. Дальше пошли пешком, и везде нас румыны встречали очень хорошо, всегда сами нас угощали. А узбекам там была вообще радость. В одном месте сбежал хозяин большого хозяйства, где было много овец. Так они их резали и эту жирную баранину ели прямо без соли.

На попутных эшелонах, в основном на наливных сцепках, поехали дальше. Как сейчас помню, что когда ссорились с охраной эшелонов, то наши нацмены кричали: «Я тоже должен ехать на фронт! Почему я должен пешком идти, что я тут украду?» Как-то уселись на крышу одного вагона, но в щель увидели, что до самого потолка он заполнен станковыми пулеметами. Нет, думаем, лучше пересесть на другой вагон.

В общем, с такими приключениями, где ехали, а где шли. Помню, что проезжали через Роман, Бакэу, Брашов, Орадя. Нигде ничего мы у людей сами не просили, просто стыдно было просить. Если покормят – спасибо, а нет, так нет. Но почти везде люди нас сами кормили.

И только 5–6 сентября мы добрались в запасной полк 2-го Украинского фронта, который располагался где-то на Дунае, в Венгрии. Что вам сказать… В этом полку было около тридцати тысяч народу… Нары в четыре ряда. Если пошел в туалет, то все, твое место сразу занимали, ведь как селедка в бочке лежали… А когда подъем, то спуститься по лестнице сразу нельзя – внизу пробка, потому что пока все оденутся, выйдут…

Правда, кормили там, в принципе, нормально, один котелок на двоих. Это в Молдавии хлеб был из непросеянного ячменя со стюками, а мясо, только если лошадь убило. Его жуешь-жуешь, как резину, а потом выплевываешь. Но тогда на это особо никто не смотрел, все думали о том, как бы живым остаться. Матросы Дунайской флотилии, помню, с нас все смеялись: «Как утро – так кипучее, как вечер – так могучее», потому что мы все время песни разучивали.

Но проводили и полевые занятия, а по дороге туда и обратно вроде как строевая подготовка. Обучали, как нужно наступать, как обороняться. Сержант у нас был лет тридцати пяти, так он нас так гонял, а когда мы не хотели через грязь ползти, он все приговаривал: «Не хотите ложиться, а на передовой как миленькие ляжете, и еще будете рукой яму копать, чтобы голову в нее спрятать…»

Запомнился еще такой эпизод. Как-то прямо над лагерем пролетел «мессершмитт» и невдалеке сел. К нему поехала машина, и оказалось, что пилотом там оказался семнадцатилетний пацан. Он рассказал, что только окончил летную школу, но его папа ему сказал: «С русскими воевать не нужно», поэтому он решил сдаться в плен. Его, конечно, приняли, как положено.

Где-то пять дней мы пробыли в этом запасном полку, и взводный говорит: «Пришел сильно богатый «покупатель», ему нужно сразу три тысячи человек». А мы про такое даже и не слышали никогда, это же фактически целая дивизия. И на длинном эшелоне с двумя паровозами мы поехали к фронту. Думали, нас везут к Будапешту, но нет, мы проехали мимо него.

Привезли в какую-то степь и маршем к месту назначения. Открыли нам склад: «Берите оружие». Кому винтовку – 130 патронов, больше можно, а меньше нельзя. Но старики нам сразу сказали: «Набирайте побольше, а то немец в наступление пойдет, и мы быстро останемся без патронов». Всем выдали по одной гранате, и еще каждому выдали по две бутылки: одна с прозрачной жидкостью, как водка, тоже сургучом запечатанная, а вторая – черная. Белая воспламенялась от соприкосновения с воздухом, а черную нужно было бросать сильно, только тогда разбивалась ампула внутри нее, и огонь от нее тоже уже не потушишь.

Двинулись к передовой, причем что мне запомнилось. Вдоль дороги из прутьев был сделан специальный забор, чтобы немцы не видели передвижения. Но нас все равно заметили, начался артобстрел, а меня еще отец учил, он же воевал в 1-ю мировую: «При артобстреле нужно бежать не назад, а вперед». Поэтому я и кинулся вперед, а за мной еще пара человек.

В общем, вот с такими приключениями мы попали в 72-ю Гвардейскую дивизию 7-й Гвардейской армии. Меня направили в пулеметную роту 2-го батальона 222-го полка. Уже после войны на политзанятиях нам рассказывали, что к нам перебежал один немец и говорит: «По личному приказу Гитлера вашу дивизию разобьют», ну якобы за то, что она отлично воевала. Штабные начали смеяться, а он и говорит: «Завтра можете меня расстрелять, если я сказал неправду…» Но факт тот, что когда немцы ударили, от дивизии осталось всего ничего… На семь километров обороны, что держала дивизия, пошли 200 танков, а перед этим еще два дня непрерывно работала артиллерия… В этих боях погиб и комдив Лосев, а на его место потом назначили Берестова.

Нашу пулеметную роту тоже формировали заново. Я же в ГЛР окончил курсы пулеметчиков, поэтому и вызвался в пулеметчики, но меня все равно проверили, устроили вроде как экзамен. Поспрашивали немного по теории, и все. Набрали много молодых и нацменов, тогда вообще их много пришло. Я уже тогда был нестроевик, но ограничений по службе пока не было, хотя уже и вышел указ, что нестроевиков определять на работы полегче. В роте было четыре расчета «максимов», с командиром и санинструктором, всего двадцать пять человек. Нами командовал необстрелянный младший лейтенант, который по возрасту был даже младше меня. Меня назначили первым номером, а вторым мне дали Лебедева. Он был повыше меня, правда, и потоньше меня, хоть я и сам был «фитиль».

Это уже была вторая половина сентября. Нам поставили задачу – взять высоту и деревню и таким образом выровнять линию обороны. Названия ее точно не знаю, но между собой эту деревню мы называли Новая Весть. Взяли ее хоть и с боем, но почти без потерь, и встали в оборону.

Но моя рука не то что не заживала, а стало еще хуже. Ребята вначале подумали, что я сачкую, потому что я даже окапываться не мог, у меня рука до локтя стала темно-лилового цвета. Мне перед ними неудобно, но я им объясняю, ребята извините, ранение. До ноября я еще как-то терпел, но потом рука посинела до самого плеча и так болела, что меня аж крутило от боли. К тому же по ночам уже стало холодно, и нам начали выдавать по 44 грамма спирта, но мы его пили не разбавляя.

Когда я показал санинструктору руку, то он мне сразу выдал направление к врачу нашего полка. Она посмотрела и говорит мне так укоризненно: «Но вы домой не поедете!» – «А я что, прошусь, что ли?!»

Слева направо: к-р 1-го отделения Соловьев А.И.; Киселев – комвзвода; С. Стульник – к-р 2-го отделения (после войны)

И после этого меня попросили на время стать старшиной моей же пулеметной роты, потому что старшина, которого нам прислали, от жадности нажрался маргарина, запил его водой и слег с тяжелейшим отравлением. Заменить его было просто некем, но я все равно отказывался, потому что термосы и пустые тяжелые, а уж полные я тем более таскать не мог. Пока ребята по две ходки делают, я и раза не успевал. Мне говорят: «Пусть тебе больше солдат дают». А кого там брать, если там одна молодежь и нацмены, которые от страха вообще ни на каком языке не разговаривают… В общем, меня просили побыть старшиной роты пятнадцать дней, но я там промучился полтора месяца.