Любовь Петровна вскоре стала моей женой. Ее требовательное отношение к искусству стало для меня путеводной звездой. Еще до того как любой мой литературный или режиссерский сценарий становился предметом обсуждения на художественных советах разных ступеней и рангов, он получал пристрастную, требовательную оценку Орловой, которая никогда ни в чем не прощала мне измены вкусу, профессиональному мастерству. Она во всех моих начинаниях была не только сурово-беспощадным критиком, но и другом-вдохновителем и неоценимым помощником. Достаточно ей было попробовать на слух кусочек сценария, который в состоянии блаженного благополучия пребывал до этого на моем рабочем столе, и все несовершенство не до конца выписанного литературного материала открывалось мне воочию. Я снова усаживался за работу. Но такой «домашний» контроль, когда работа над сценарием наконец приходила к концу, давал мне твердую уверенность в своей правоте при прохождении комических и сатирических замыслов через худсоветы, в которых все отлично знают: что смешно, а что не смешно, что можно, что нельзя, где всех учат и поучают, где загублено на корню множество веселых и смешных фильмов.
Меня же не удавалось заучить, потому что, доверяя вкусу Орловой, я ни в коем случае не шел на губительные для кинокомедии компромиссы. Любовь Петровна необыкновенно тонко чувствовала малейшую фальшь. Секрет этого объяснялся ее тесной и постоянной связью с массовой аудиторией. Вот почему я любил сопровождать ее в поездках по стране. Ее слушатели, они же кинозрители, открывали ей свои души. Эта живая трепетная связь – главный источник вдохновения, главный критерий истины.
Как ее встречали всюду, где бы она ни появлялась! Как родную, как желанную, как дочь и сестру. Народный характер ее героинь, ее простота, ее человеческое обаяние, ее громадная артистическая культура давно и прочно в глазах множества людей создали вполне реальный идеал советской киноактрисы. В этом нет преувеличения. Я это видел, чувствовал. Как режиссер, работая с идеальной актрисой Орловой, с необыкновенно высоким человеком.
Высока она была самоотверженным служением искусству.
Высока – так редко встречающейся в артистической среде железной дисциплиной. Быть не в форме для Орловой – самое страшное. Физическому совершенствованию, музыкальным занятиям, голосовым упражнениям она отдавала все свободное от театра и съемок в кино время.
Высока она была строгой добротой к людям. Пустым словам неисполнимых обещаний она всегда предпочитала правду, объективность, стремление сделать все, что в ее силах.
Высока она настоящей женской красотой, которую умела с достоинством нести по жизни. Она была прекрасным верным другом…
Григорий Александров. «Эпоха и кино».
Съемки фильма закончились к концу 1933 года. Однако то ли из-за ареста сценаристов, то ли по какой-то иной причине, но «Джаз-комедия» надолго оказалась на полке. Более того, несмотря на то что она еще не вышла, ее начали критиковать, что было очень дурным признаком – значит, кто-то поручил создать картине плохую репутацию.
Но Шумяцкий был профессионалом своего дела, а за этот фильм болел особенно, ведь тот был в какой-то степени и его детищем. Поэтому он решил показать его человеку с чувством юмора и таким авторитетом, против которого были бы бессильны любые критики. Такой человек в творческих кругах был только один – великий пролетарский писатель, которому редко решались возражать даже в Кремле, живая легенда, Алексей Максимович Горький.
Так что в один прекрасный летний день 1934 года заместитель Шумяцкого Николай Чужин и заведующий художественно-производственным отделом Константин Юков приехали на дачу Горького «Десятые Горки», где тот готовился к Первому съезду Союза писателей.
«В четверть десятого Алексей Максимович закончил совещание с представителями оргкомитета, попил чаю и попросил нас скорее начать просмотр, – написал потом в отчете Константин Юков. – Настроение у Алексея Максимовича было бодрое». В зале, помимо членов оргкомитета, секретаря Горького П. Крючкова и зав. агитпропом А. Стецкого, собрался весь обслуживающий персонал: дворники, уборщицы, повара, официантки, горничные, спальник, охранники. Проекционный аппарат в зале стоял один, поэтому картину показывали по частям, с небольшим перерывом после каждых десяти минут.
«Алексей Максимович внимательно прислушивался к замечаниям и репликам, какие отпускали собравшиеся, – писал Юков. – Однако своего мнения не высказывал. Только после сцены драки с восторгом отозвался:
– Ну и дерутся! Замечательно дерутся, по-настоящему, без подделки!..
После просмотра Стецкий обратился к присутствующим с вопросом:
– Ну как?
Ответ зрителей был единодушным:
– Весело.
Тогда высказал свои замечания Алексей Максимович:
– Талантливая, очень талантливая картина. Сделана смело, смотрится весело и с величайшим интересом. До чего талантливы люди! До чего хорошо играет эта девушка, а также животные! И как они, эти кинематографисты, ухитрились добиться такой прекрасной игры животных!»
Правда, потом все-таки развернулся небольшой спор, в котором противники Шумяцкого и Александрова попытались убедить Горького, что хоть картина и смешная, но слишком не советская.
Стецкий: Выступление Потехина в мюзик-холле неестественно. Его надо сократить.
Горький: Зачем сокращать?! Ведь все здесь весело, смешно. Не вижу необходимости сокращать.
Кирпотин: Это не наш стиль. Это настоящий американизм.
Горький: Да, американизм, но наш, советский. Американцы никогда не осмелятся сделать так, я бы сказал, хулигански ряд эпизодов, какие есть в этой фильме. Здесь я вижу настоящую русскую смелость с большим размахом. Возьмите замечательный эпизод с катафалком. Это одна из впечатляющих сцен этой фильмы. Американцы никогда не посмели бы так снять катафалк, это обязательное орудие торжественных похорон. Они пытаются утвердить уважение ко всякого рода культам, связанным с кладбищем. А тут наш русский режиссер взял катафалк и так показал его, что и смешно, и динамично. Это искусство.
Юдин: Картина может оказать вредное влияние, так как вся советская кинематография может пойти по пути оглупления жизни.
Горький: Чепуха! Это первая экспериментальная комедия. Она удалась, и нужно, чтобы советский кинематограф ставил веселые вещи. А то ведь скука, нудьга. Тяжело ведь смотреть «Грозу». Это не значит, что ее не надо ставить, но наряду с ней и другими очень желательно иметь бодрые, веселые, занимательные фильмы. Такие, как «Веселые ребята». И в этом отношении советский кинематограф еще очень мало сделал и должен сделать очень много.
«Еще раз выразив свое удовлетворение от просмотра “Веселых ребят”, Алексей Максимович после неоднократных напоминаний, что уже поздно, сказал:
– Вы меня гоните, ждете, чтобы я ушел? Ну что же, тогда до свидания!
Горячо жал нам руку и благодарил за доставленное удовольствие».