В феврале 1960 года Теодор Брахман наконец сдержал свое обещание: было принято решение о возвращении Юрия Мажорова в центральный институт, в Москву. Правда, должность, на которую прочил его Теодор Рубенович, пока не освободилась, и Юрий Николаевич некоторое время числился в штате филиала.
После того как ушел начальник 14-го отдела, его место занял Мажоров. Отдел вел разработку радиолокатора для артиллерийской разведки наземных целей. Дела по этой теме предполагалось завершить еще в 1959 году и передать их в другой институт. Но Гостехкомиссия сделала серьезные замечания, и работы затянулись. А Мажоров на радостях поспешил уехать из Протвы. Что ж, теперь ему пришлось принять отдел и продолжить создание радиолокатора.
Проанализировав ситуацию, Юрий Николаевич понял, что не решив нескольких задач, им не видать удачи. Во-первых, требовалась совсем иная измерительная аппаратура. Локатор был миллиметрового диапазона, и для его создания нужны совсем другие приборы.
Во-вторых, ему, как начальнику отдела, следовало познакомиться с каждым руководителем лаборатории, с инженерами, техниками, монтажниками. Он должен был четко представлять теоретический и практический уровень их знаний.
Лаборатории возглавляли Юрий Беляев, Александр Ширман и Владимир Грачев.
Казалось, теперь все стало на свои места, и Мажоров четко представлял, чем ему и его отделу придется заниматься в ближайшее время. Однако, как говорят в народе, человек предполагает, а Бог располагает. Юрий Николаевич в Бога не верил, но случилось все именно так, как пророчила пословица.
…Погожим майским вечером Мажоров услышал по радио сообщение: Никита Хрущев сделал заявление на сессии Верховного Совета СССР о том, что в воскресенье 1 мая 1960 года над нашей территорией сбит американский самолет-шпион.
«Не летайте вы в Советский Союз! — говорил Хрущев. — Уважайте суверенитет и знайте границу! Не знаете границ — ударим!» И ударили.
Утром по дороге на работу Юрий Николаевич купил в киоске газету «Правда», развернул ее и тут же увидел заголовок: «Полная растерянность». Корреспондент ТАСС из Вашингтона передавал: «Сообщение Хрущева о том, что летчик сбитого 1 мая над территорией СССР американского шпионского самолета Ф. Пауэрс жив и полностью признался в разведывательном характере своего полета, застал официальный Вашингтон совершенно врасплох».
Собственный корреспондент газеты в Великобритании писал: «Давно Лондон не видел подобной сенсации. В часы обеденного перерыва, когда многие лондонцы выходили из рабочих помещений на улицы, продавцы газет наклеивали на рекламные щиты свежие листы бумаги. «Американский пилот-разведчик пойман русскими, — гласили сделанные торопливой рукой надписи, — Хрущев предлагает судить американского шпиона». Возле продавцов вечерних газет моментально выстраивались очереди. Газеты разбирались нарасхват».
Да, событие было важное, волнующее, горячо обсуждаемое в институте, но, откровенно говоря, Мажоров и думать не думал, что оно коснется непосредственно его, 14-го отдела, каждого инженера и техника. А началось все с того, что в институт для экспертной оценки привезли остатки аппаратуры с того самого самолета-шпиона У-2. Юрия Николаевича привлекли к участию в экспертизе.
Самый большой интерес, пожалуй, вызвал фотоаппарат для аэрофотосъемки. Он отменно сохранился. Когда проявили пленку, на ней четко были видны объекты, которые снимал Пауэрс.
На борту самолета-шпиона также находилась станция радиотехнической разведки. Она использовалась для вскрытия и регистрации наших радиолокационных объектов. Принятые сигналы записывались на магнитную ленту специального магнитофона.
Станция, а точнее, приемник прямого усиления мог фиксировать длительность импульсов РЛС, частоту повторения. В то же время Мажоров понял, что частота РЛС определялась весьма грубо. Имелась возможность засечки сигналов непрерывного излучения, но только если их мощность была достаточно высокой. Никаких высокочастотных усилителей у приемника не существовало. В общем, приемник как приемник, ничего нового и неожиданного. Такие аппараты в институте хорошо знали и даже сами их собирали.
В этой куче обломков оказалась и станция помех. Она-то, как предполагали американцы, и должна была защитить самолет от советской зенитной ракеты. Станция располагалась в хвосте машины, в отсеке, где обычно размещается тормозной парашют. Она оказалась сильно поврежденной. Однако кто-то на месте падения самолета тщательно собрал пусть и разбитые узлы, платы и иные детали. Все это было передано в институт для изучения и окончательного заключения.
Первое, что бросалось в глаза даже без длительного осмотра, — узлы станции, сделанные на транзисторах. Она работала как ретранслятор: принимала сигнал РЛС, усиливала его, наделяла помеховой модуляцией, и направляла в сторону той же радиолокационной станции. Мощность помехи была невелика, всего 1 — 2 ватт. Это означало, что станция самолета-шпиона создавала помехи РЛС с непрерывным излучением сигнала.
Усилитель сигналов сверхвысоких частот (СВЧ) на лампах бегущей волны (ЛБВ) был двухкаскадным. Только в отличие от наших ламп, громоздких и потреблявших много энергии, американцы делали так называемые пекитированные ЛБВ.
Важно, что фокусирующая система оказалась выполненной на постоянных кольцевых магнитных в единой конструкции с лампой бегущей волны. Такую схему можно и нужно было внедрить и у нас. Вопрос неоднократно поднимался, но разработчики отечественных ЛБВ из Министерства электронной промышленности и слушать об этом не желали. Они переводили стрелки на конструкторов станций. Тем, в свою очередь, отступать было некуда. Приходилось изготовлять ЛБВ самим. Мажоров прочувствовал все это на собственной шкуре, когда создавал станцию «Резеда». Теперь же упавшая «с неба» американская лампа бегущей волны предоставила возможность специалистам ЦНИРТИ жестко поставить вопрос о единой конструкции ЛБВ.
На специальном заседании Комиссии по военно-промышленным вопросам Юрий Мажоров предоставил доклад, в котором доказал острую необходимость создания пекетированных ЛБВ. Доклад сыграл решающее значение, и Комиссия приняла решение: обязать НИИ-160 во Фрязино изготовить необходимые ЛБВ. Вскоре лампы бегущей волны игольчатого типа, подобные американским появились на свет. Как говорят, не было бы счастья, да несчастье помогло.
Станция помех, установленная на самолете У-2, имела весьма небольшой вес, всего 16 килограммов. Если бы в то время попытались построить подобную станцию у нас, на отечественных комплектующих, она оказалась бы тяжелее раз в пять (!)
«Наши военные заказчики, — вспоминает Юрий Мажоров, — подняли страшный крик, что им нужна именно такая небольшая, компактная, легкая станция помех. Пришлось охладить их пыл. Мы показали им, что американское изобретение может работать в достаточно узком диапазоне температур от +40 до -20 по Цельсию. А мы, по требованию того же заказчика, создавали станции, которые способны были выдержать перепады от -60 до +60 по Цельсию. Кроме того, американская станция не выдержала проверки вибрацией, в тех режимах, которые практиковались у нас».