Где находились РЛС противовоздушной обороны Москвы, было секретом. Но Мажоров решил, что они не могут располагаться совсем близко к столице, скорее всего, система развернута в 50 — 100 километрах. И вряд ли своими главными лучами антенны направлены на город.
Диапазон частот Мажоров тоже мог предсказать приблизительно. Скорее всего, от 3 до 10 сантиметров. А это значит, для выполнения задания нужен радиоприемник разведки с диапазоном от 3 до 15 сантиметров. И чувствительностью не менее 10 минус десятой степени ватт. В институте такой аппаратуры не оказалось. Однако через знакомых, друзей удалось достать американский приемник APR-5. Он вполне подходил для такой работы.
Антенну Юрий Николаевич взял спиральную широкополосную, и в то же время, весьма небольшую по размерам от станции СПС-1. Прихватил на всякий случай еще пару рупорных антенн. Приемник питался от сети и, к счастью, оказался не тяжелым. Ведь его предстояло затащить на самый шпиль высотки.
В помощники Мажоров взял начальника 112-й лаборатории Евгения Фридберга. Это был опытнейший сотрудник института, которого перевели на работу в Москву из Ленинграда еще в 1944 году. Он занимался разработкой одного из первых отечественных телевизоров с электронно-лучевой трубкой.
Приемник пришлось закрыть чехлом и тащить на самый верх. На площадке было прохладно, зато в иллюминаторы видна вся Москва. На их радость, здесь находилась и розетка электросети. Мажоров и Фридберг заперли за собой люк, развернули и подключили приемник. Разведку вели на «слух», через головные телефоны, поочередно выставляя антенну в иллюминаторы. Сначала они слышали только работу РЛС нашей противовоздушной обороны Москвы. Это были короткие тона, частотой примерно 400 герц. Однако часа через два ученые отыскали в эфире некое неизвестное излучение. Звук его напоминал работу молотилки. Излучение не очень меняло свою амплитуду, и это говорило о приеме боковых лепестков.
На следующее утро Мажоров и Фридберг взяли с собой кроме приемника и антенн осциллограф и фотоаппарат. Ведь все надо было заснять, задокументировать. Второй день работы только подтвердил опасения сотрудников ЦНИИ-108: с крыши посольства США прекрасно принималось излучение наших РЛС. Стало понятным и назначение сооружения на крыше посольства в виде большой надстройки, которую они прозвали «американским сараем».
Их лазание на шпиль и обратно, естественно, не осталось не замеченным. Обслуживающий персонал стал задавать настойчивые вопросы о цели пребывания на крыше здания Мажорова и Фридберга. Пришлось на ходу придумать легенду о том, что они измеряют величину колебания шпиля от ветра и прочих природных воздействий. «Обслуга» сильно возбудилась, услышав о колебаниях. Пришлось их успокоить: все колебания в пределах нормы.
Однако эпопея с «высоткой» на площади Восстания не закончилась. Вскоре поступила новая команда: установить несколько передатчиков станций помех на чердаке того же здания. В передатчиках предусмотреть возможность регулирования в самых широких диапазонах.
«Прошло несколько лет, — вспоминает Мажоров, — и в стране была развернута мощная служба по предотвращению ведения радио- и радиотехнической разведки иностранных спецслужб. Вот во что вылилась моя невинная записка о возможностях зарубежных разведок».
Создание помех длилось многие годы, расширялся их диапазон. Американцы, разумеется, все знали, ведь чтобы понять это, достаточно включить приемник на соответствующей частоте. Однако что тут скажешь? Вы ведете разведку на территории нашей страны, мы — противостоим этим шпионским проявлениям. Но в их молчании был и другой интерес.
Вот что об этом рассказывает сам Юрий Николаевич Мажоров: «Мне нередко приходилось ездить в одном автомобиле, как с министром радиопромышленности Калмыковым, так и с министром обороны Устиновым. У них в служебных машинах «Чайка» стояли радиотелефоны. Министры вели переговоры по линиям спецсвязи, так называемым, «кремлевкам». В телефонном справочнике «кремлевки» было указано: по этому аппарату нельзя вести секретные переговоры. Но высокие руководители на этот запрет внимания не обращали. Что это давало иностранной, и в частности, американской разведке? А это был Клондайк для ЦРУ.
Рация на министерской «Чайке» имела связь с приемопередатчиком на «высотке» на Котельнической набережной. Эту связь американцы могли слушать из любой точки Москвы, в том числе и из посольства. Так вот я и вышел с предложением, закрыть этот канал. Мы сделали передатчик небольшой мощности и установили его в нужном месте, невдалеке от посольства США.
Что тут поднялось! Разразился крупный скандал. Американцы предприняли шумный демарш, обвинили спецслужбы Советского Союза в облучении несчастных сотрудников дипмиссии. Демонстративно повесили на окна экранирующие сети «для защиты от варварского облучения». Об этом много писалось в прессе тех лет. Стало ясно, что именно подвижная правительственная линия давала обильную информацию для разведки США. А мы ее закрыли! Стало быть, попали точно в цель!»
Через полгода после назначения Юрия Мажорова главным инженером, в его жизни произошло еще одно немаловажное событие. Институт для своих сотрудников получил несколько новых квартир. Как-то утром в кабинет к Юрию Николаевичу зашел заместитель директора полковник Василий Морозов. После того как ЦНИИ-108 решением правительства был выведен из состава Министерства обороны и подчинен Государственному комитету по радиоэлектронике, Морозов занимался тыловыми вопросами, в том числе и распределением квартир.
Широко улыбаясь, Василий Ильич сообщил, что, по мнению директора, парткома и профкома, Мажорову решено выделить трехкомнатную квартиру. Ведь у Юрия Николаевича семья из четырех человек. Квартира находится в новом, только что построенном доме на Ленинском проспекте.
Записав адрес квартиры, Мажоров бросился домой, объявил это радостное известие жене, и вдвоем они поехали смотреть жилье. «Странная штука жизнь, — думал Юрий Николаевич, — сколько раз, трясясь в служебном автобусе по дороге в Протву, он ехал через Калужскую заставу, по новому, еще строящемуся Ленинскому проспекту. Глядел безучастным взглядом на растущие дома и думать не думал, что в каком-то из них его будущая квартира».
В доме номер 41 на седьмом этаже и была их квартира. Она понравилась, и, возвратившись в институт, Юрий Николаевич дал согласие на ее оформление. На дворе стоял февраль 1961 года.
Заботила одна проблема: у них практически не было мебели. Ведь жили они в одной комнате. Теперь у супруги появилась новая обязанность — хождение по мебельным магазинам. Проводив детей, Валерия и Ларису, в школу, Татьяна отправлялась «на дежурство» в магазин. Долгое время ее усилия ни к чему не приводили. С мебелью дело обстояло туго. А очень хотелось приобрести спальный гарнитур. Ведь надо было на чем-то спать.
Наконец Татьяне повезло, и ей удалось купить чешский гарнитур: две кровати, платяной шкаф, тумбочки, трюмо.
Мечтали еще о диване и креслах. Но не тут-то было. Нет в продаже ни диванов, ни кресел. И тем не менее однажды вечером, около двадцати часов, в кабинете Юрия Николаевича раздался звонок: жена сообщала, что она в мебельном магазине на Сходне сумела купить диван и кресла. Но везти их не на чем. Мебель вынесли из магазина и оставили на улице.