– Тебя ведь порезали, разве нет? Так говорят. Пырнули ножом. – Если Тремберг и считала себя воплощением деликатности, на этот раз она тщательно скрыла эту свою черту.
– Ударил наотмашь, скорее, – тихо поправил ее Макэвой. – Такой рубящий удар, справа и сверху.
Тремберг резко выдохнула. Подавила желание выругаться. Наморщила лоб.
– Как Дафну?
Макэвой кивнул. Эта мысль возникала и у него самого. Он-то знал, что прежде, чем сердце девушки перестало биться, она испытала боль. Странную ледяную боль. Что сперва ее охватила тупая агония, а затем все потонуло в мареве. Что этот кошмар она пережила наяву.
Тремберг ждала продолжения. Напрасно.
– Сержант? – подтолкнула она.
– Что?
Хелен выразительно воздела руки.
– Признай, собеседник из тебя никчемный.
Макэвой посмотрел на часы. Всего восемь минут прошло, а она уже разочаровалась в его компании.
– А ты не подумала, что мне не нравится эта тема?
– Не-а, – улыбнулась она. – Хотела первой тебя расколоть.
Макэвой от недоумения приподнял брови.
– Да не парься ты, ставок никто не делал. Просто профессиональная гордость. Следователь ведь должен уметь выбить признание, а с тобой никто справиться не может.
– Ты что, хочешь сказать, что народу любопытно?
– А то. Ты у нас личность загадочная, а любая загадка требует разгадки.
– Загадочная личность?
– Посуди сам, сержант. Здоровый как шкаф, красотка-жена, которая пакует на ланч деликатесы, сын, который считает отца суперменом. Ну и еще малость – история с Дугом Роупером и всей прошлогодней кутерьмой. Уголовку разгоняют на все четыре стороны, а тебя с пустячным ножевым ранением отправляют в дорогую частную клинику где-то в Шотландии. И ты считаешь, никого не интересуют подробности?
– Никто не спрашивал, – выдавил Макэвой. – К тому же загадочность мне к лицу.
– Ага, ты возвел ее до высокого искусства, – рассмеялась Тремберг.
– Жена будет рада услышать такое обо мне. Думаю, она видит во мне эдакого бунтаря, который в темных переулках сражается со злом. Пусть и прекрасно знает, что последние десять месяцев я ковырялся с базами данных и был на подхвате. И к твоему сведению, я вовсе не претендую на роль одинокого воина добра.
– Хочешь сказать, она это сама придумала?
Макэвой посмотрел в глаза напарницы, пытаясь понять, потешается она или, наоборот, восхищается тем, что жена его так любит. Погадал, а есть ли кто у самой Тремберг? Может, у нее сердце разбито? Где она живет, чем дышит и почему пошла работать в полицию? И понял, что ровным счетом ничего о ней не знает. Ни о ком из них.
– Когда мы стали встречаться, Ройзин была совсем девчонкой. А я помог ей разрешить кое-какие проблемы. Так что убеждать ее даже не пришлось.
Они еще немного посидели в молчании. Макэвой был рад, что вовремя прикусил язык. Что не выложил правду о своих сомнениях – не вышла ли Ройзин за него из одной лишь благодарности и что когда-нибудь чувство это в ней притупится.
– Кое-какие проблемы? – переспросила вдруг Тремберг.
– Ее семья была из перекати-поле. – Макэвой отвел взгляд. Нет, он не стыдился этого признания, он знал, что Ройзин нисколько бы не обиделась, но ему было неловко обсуждать столь личные темы. А потому проще было не встречаться с Хелен взглядом.
– Цыгане? – Тремберг была явно заинтригована.
– Если угодно, – согласился Макэвой. – Лучше уж так, чем «бродяги».
– И что же случилось?
– Это давно было. Я только закончил стажировку…
– Где? – спросила Хелен, подталкивая его, как профессиональный дознаватель.
– Полиция Камбрии. На самой границе [17] .
– И что?
– Приезжие разбили лагерь на фермерском поле по дороге в Брэмптон. – Макэвой уже примирился с тем, что рассказать все же придется.
– Что за место?
– Милый такой городок. Сплошь тори и пожилые дамы с синими волосами, которым нашествие чужаков пришлось не по нутру Мы с сержантом отправились туда поболтать с прибывшими. Рассказать им о какой-то сверхважной охраняемой зоне на задворках Карлайла. В общем, нам ответили, что солнце не успеет зайти, а их и след простынет. Довольно приятные люди. Может, с полтора десятка фургонов и ребятня повсюду. Ройзин, наверное, тоже там была, я не видел.
Тремберг внимательно слушала.
– Значит, любовь с первого взгляда?
– Она еще ребенком была!
– Шучу, сержант. Боже ты мой.
Макэвою почудилось, что интерес Хелен вдруг пошел на убыль, но он только-только разогнался. Более того, теперь ему хотелось выложить всю свою историю.
– Они никуда не уехали. Напротив, к ним подтянулись еще бродяги. Скверная компания. Хозяин фермы двинул туда спросить, что им тут понадобилось. Его избили. Достаточно сильно, чтобы разозлить фермерских работников. Они решили поквитаться, и наткнулись на Ройзин с сестрой, когда те возвращались с покупками.
Макэвой умолк. Тремберг следила, как он сжимает солонку. Как белеют костяшки его пальцев.
– Даже не знаю, чем бы все кончилось, не окажись я таким тупицей.
– Как это?
– Я обронил в цыганском лагере свой учебный блокнот. Сержант отправил меня за ним, одного. И конечно, я заблудился. Вырулил на проселочную дорогу в паре миль от лагеря, сдал задом в просвет между кустами, чтобы развернуться, и уткнулся взглядом в покосившийся сарай. Дыры в крыше. Следы давнего пожара. И пара машин у входа. Что-то зацепило меня. К чему оставлять тачку в таком месте? Не знаю, что я там думал. Просто почувствовал, творится неладное. Поэтому вырубил мотор и только тогда услыхал крики.
– Господи!
– Полагалось вызвать подкрепление, – сказал Макэвой, катая солонку между ладонями, – но было ясно, что времени нет. Мозги я не включал, выскочил из машины и кинулся в сарай. Накрыл с поличным. Парней с фермы. Они улюлюкали, хохотали, развлекались по полной.
– Господи, – повторила Тремберг.
– Тут я и дал себе волю.
Тремберг ждала продолжения, но рассказ был окончен. Макэвой сидел без движения, обычно румяное лицо сделалось мертвенно-серым. Хелен спросила себя, рассказывал ли он об этом хоть кому-то прежде. Погадала, что этот громила сотворил с разгулявшейся деревенщиной. Здоровенный, а голос тихий, лицо в шрамах, и волосы по-детски непослушные, жену любит больше жизни… Хелен почти устыдилась своих смешков, с какими встречала шуточки коллег в его адрес.
Она оглядела тарелку и убедилась, что ничего съестного на ней на осталось. И подумала: что бы ни сотворил Макэвой в том сарае, она не будет судить его с той строгостью, с какой он явно судит себя сам.