— Хорошо, Лили, давай купим и тебе такое же пальто.
Но это была последняя покупка, на которую у него хватило денег.
Четыре самых суровых зимних месяца он прожил очень скверно, время от времени добывая какую-нибудь еду, то подработав денег где-нибудь, если позовут, то воруя по ночам какую-нибудь мелочь. Выглядел он в своем костюме по-прежнему хорошо и мог показываться где угодно. Он не жаловался, другие жили немногим лучше, правда, средств у них больше, но зато у него есть дар терпеть лишения.
Да, он прав, у него есть дар терпеть лишения.
Вот, например, Лолла. Разве не выпали и на ее долю тяжкие испытания с тех пор, как она вышла замуж за благородного? Взять хотя бы то, что ей нет доступа в родительский дом Клеменса. Родители — это еще куда ни шло, но ведь и сам Клеменс нигде с ней не бывал, как бывал со своей женой Ольгой. Конечно, Лолла здорово раздобрела и ждала ребенка и вообще, но ведь это не только ее ребенок, верно? А она остается прежней Лоллой, такой же деятельной и полной живого тепла. Когда таможенник Робертсен был ранен и потом умер, она радовалась на свой здоровый и активный лад, но муж, видя это, только головой качал. Слыханное ли это дело быть таким благородным?
Стоило им выйти вдвоем, как фармацевт выскакивал на дорогу и раскланивался, помахивая короткой ногой.
— Что это все значит, хотел бы я знать? — спросил наконец Клеменс. — Почему он всякий раз так нелепо себя ведет? Ты его знаешь?
— Знала, — ответила Лолла.
— Значит, ты его знала. Но я предпочел бы, чтобы он перестал кривляться. Мне уже третий или четвертый раз приходится это наблюдать.
— Я и сама просила его прекратить, но он не послушался.
— Ах, вот как, — сказал Клеменс. И не бросился вперед, и не пустил в ход против бедолаги свою пальмовую тросточку, он просто безмерно страдал из-за того, что у жены его в прошлом были такие знакомые. Клеменс замкнулся в свою скорлупу и остался при своих мыслях.
Словом, Лолле было худо. Ах, насколько же ей лучше жилось, когда она брала книги у своего будущего мужа, а потом рассуждала с ним о князе Мышкине и Жане Вальжане. Теперь он запросто может обратить взгляд на свою жену, на Ольгу! Отчаяние, слезы. Ольга и лицом много красивее, и разговор у нее занятнее, и накрашена она, и наделена тем, что зовется шиком, вот разве для чего другого она не годится, для другого она не очень, по ней видно, у нее даже грудей нет, плоская, как доска, ха-ха, а один раз она и вовсе надела шляпку задом наперед, только чтобы хоть как-то отличиться…
Потом все стало по-другому, дитя родилось на свет, и это был не мальчик, а чудо, и волосиков у него было много, потом они, конечно, выпадут, но вместо них вырастут новые, и еще он так крепко хватался за все пальчиками, как дай Бог двухлетнему, и голос имел громкий, и все время требовал грудь.
На первых порах мать его не сказать чтобы так уж обожала. Она твердо настроилась на то, что будет девочка, и перебрала для нее в уме множество имен. О таком имени, как Розамунда, и речи быть не могло, а это было единственное, которое ее устроило бы, но отец был категорически против. А раз родился мальчик, ей все равно, пусть хоть Ола назовут.
Поначалу, впервые увидев мальчика, Клеменс не проявил большой отваги и не выказал себя храбрецом. Он покраснел, смутился и не посмел взять его на руки. Мать, та оказалась побойчей, она предложила:
— Подержи его.
— Потом, потом, — ответил он и направился к дверям. — У меня как раз очень серьезное дело.
Потом, сказал он!
Вообще-то это была чистая правда, Клеменс был поглощен очень серьезным процессом: лесопильне по-прежнему принадлежал водопад, а теперь следовало продать его новой фабрике. И продавать поручили Клеменсу. Речь шла об очень значительной сумме. Аптекарю предстояло вновь разбогатеть.
Три недели спустя сделка была завершена. Об этом было написано в газетах, а еще было написано, что Клеменс проявил себя с наилучшей стороны.
За это время он нередко отрывался от работы, глядел на мальчика, а потом украдкой выходил из комнаты. Когда живое чудо поднимало крик, Клеменс ужасно возмущался, тотчас призывал мать и служанку и выговаривал им:
— Куда это вы все от него ушли?
— Как мы его назовем? — спрашивала мать.
— Откуда мне знать? Я вот подумываю насчет Ганнибала.
— Грандиозно!
— Почему «грандиозно»! — обижался он. — По-моему, это имя вполне ему подходит. Вдобавок мне известны люди, которых звать Александр.
Приятная тема для обсуждения. Клеменс снова вылез из своей скорлупы и начал во всем принимать участие. Удивительно, до чего все изменилось, не в одном только Вифлееме родилось на свет дитя.
— Опять он у вас кричит!
— Не волнуйся так, это не он, это канарейка!
Она улыбается. Ох, уж эта Лолла, всем взяла, так и на свет родилась, женщина и прелесть ее. Он хочет вручить ей что-то, о чем совершенно забыл, никогда такого не было, кольцо, обручальное кольцо, совсем из головы вылетело. Как-то, вернувшись домой, он приносит его в коробочке. Только вот незадача, ха-ха! На Лоллин палец его можно пропихнуть только до конца первого сустава, дальше оно не лезет.
Но подарок, который радует Лоллу больше всего, — это приглашение ей и ее мужу к новому помощнику судьи. Старуха так и сядет! Но старуха так и не села. Лолла ее недооценила. Бывший помощник судьи и его супруга нерушимо блюли свою принадлежность к высшему классу: узнав, что туда же званы Вильям Клеменс с супругой, они прислали отказ, сославшись на инфлюэнцу. Они свято блюли сословную идею.
* * *
Так и все остальные — блюли каждый свое и тем были заняты. Абелю же было нечего блюсти, но и он тем не менее жил. Лили часто приходила к нему и, проведя у него какое-то время, уходила, не замечая его нищеты. Она тоже была занята своим: подумай, не могла бы я снова получить место кассирши на новой фабрике? Замолви за меня словечко, ладно? Да, да, отвечал Абель. И еще она знала, о чем «пишет газета»: помнишь книготорговца, у которого ты когда-то служил? Он обанкротился, Клеменсу поручено провести ликвидацию. Просто удивительно, как все получается: ты еще помнишь его дочь по школе? Ее звали Элеонора, и на конфирмацию ей подарили жемчужные сережки, а потом она вышла замуж за банкира в Осло, а банкир что-то натворил, его посадили, а потом он уехал в Южную Америку да там и сгинул. А теперь вот и отец обанкротился. И выходит, что ничуть не лучше стать в жизни не тем, чем стали мы. Я так ни с кем бы не захотела меняться, лишь бы мне заполучить это место.
У Абеля сложилось впечатление, что кто-то в городе думает о нем, неизвестно кто, но не из тех, с кем он знается. Не Лолла, это точно, Лолла теперь проявляет к нему полнейшее безразличие, она ему больше не мачеха, она теперь фру Клеменс. Но, вернувшись однажды вечером домой, он увидел на ручке двери пару толстых новых носков, из тех, что продаются в деревенской лавке. Идиотская затея, носки ему пока не нужны, а когда понадобятся, у него есть пара разноцветных, с шелковой полоской, в них еще завернут револьвер. Другим вечером на том же месте висел пакет с бельем, которое ему тоже без надобности. Что за непонятная назойливость?