Комкая мокрый платок и прикладывая его то к глазам, то к носу, Нина сообщила, что с сегодняшнего дня уволена, что она уже не работает буфетчицей при столовой.
– Так, – сказал Витя и склонился в другую сторону, подперев щеку левой рукой. – За что?
– Обвес покупателей, – произнесла Нина и залилась слезами пуще прежнего. Женщина она была чуть полноватая, красивая, хотя и не такая, какой была лет двадцать назад, когда Витя, познакомившись с ней в электричке, проводил ее до дома, представился родителям и тут же посватался. Все опешили, но не отказали.
– А зачем ты их обвешивала? Впрочем, отставить… Почему ты обвешивала их так плохо, что тебя уличили? Ты могла посоветоваться со мной, я бы подсказал, как это сделать лучше. Разве был случай, чтобы я тебе не помог?
– Не обвешивала я! Понимаешь, дурья твоя голова? Не обвешивала! И не собиралась.
– Верю тебе, – кивнул Витя. – Это хорошо, что ты работала без обмана. Обвешивать тружеников – последнее дело. Работать честно – это значит работать грамотно. А при такой работе можно заслужить не только благодарность в книгу жалоб, но и мужу на ужин можно заработать, о чем тебе забывать никогда не следует. Но скажи мне, жена моя, если ты никого не обвешивала, а сняли тебя именно за обвес, как все понимать? Как дальше мне относиться к тебе?
В трудные минуты, когда судьба подставляла Вите подножку, когда жизнь подставляла подножку его жене, а это случалось частенько, Витя невольно, может быть, сам того не замечая, переходил на церемонный, выспренний слог. И не потому, что куражился, хотел показать самообладание, ничуть. Высокопарный слог требует точных выражений, ясного понимания положения, а кроме того, он предрасполагает к неторопливости, позволяющей сосредоточиться и осмыслить происходящее.
– Привезли рыбу. – Едва Нина произнесла это ставшее ей ненавистным слово, она заплакала еще сильнее. – В ящиках… Уже разложенную в пакеты по полтора килограмма. А мне сказали, что в каждом пакете два килограмма… А там было полтора…
Витя встал, прошелся по комнате, постоял перед телевизором и, прибавив звук, подождал, когда скажут счет матча «Днепр» – «Спартак». Убедившись, что «Днепр» выигрывает, Витя убрал звук и снова сел в кресло.
– Не могу я поверить, Нина, чтобы ты, с твоим богатым опытом, смекалкой, с твоей деловой хваткой и предприимчивостью, которые последнее время получают все большее признание в нашей жизни, не могу я поверить, чтобы ты не отличила полтора килограмма от двух.
– Не взвешивала я эту паскудную рыбу! – терпеливо, но с надрывом произнесла Нина. – Она уже была расфасована в пакеты. Покупатели сами брали и подходили ко мне с деньгами.
– Нина, тебе известно, что торговые работники находятся на острие общественного интереса? Это зона особого внимания. Особой опасности. Твоя ошибка заключалась в том, что ты, не проверив полученный товар, начала брать с людей деньги. Деньги! – Витя поднял указательный палец. – А если бы в пакетах оказалась морковка?
– Да ну тебя! – Нина хотела было выйти из комнаты, чтобы в одиночестве предаться своему горю, но вернулась. – Привезли ящики с этой вонючей рыбой за пятнадцать минут до закрытия буфета. Понял? Какая-то у них срочность, спешка, грузчик грозится, что по моей вине пропадает товар, понял? Он вволок ящики прямо в помещение, люди увидели эту поганую рыбу, стали требовать, чтоб я немедленно пустила ее в продажу. А грузчик, Васька-шалопут, нарочно, подлец, ее в зал вволок, чтоб людей раздразнить. Там уж кто-то книгу жалоб требует, кто-то уж ручку достает и написать хочет, что я товар утаиваю, что утром его уже не найдешь, пойдет из-под прилавка, понял?! В общем, дрогнула. Притащил мне Васька пять ящиков, и только первый закончился – контроль. Одну минутку, говорят, извиняются, как последние сволочи, останавливают покупателей, берут у них эту рыбу, взвешивают, спрашивают, сколько платили за нее, уточняют цену… А многие брали по два, по три пакета, и получается, что я надула чуть ли не на полтора рубля каждого!
– Продолжай, Нина. Внимательно тебя слушаю.
– А что продолжать? Составили акт…
– Давно это было?
– Недели две назад.
– И ты ничего мне не сказала?
– А чем хвастаться? Надеялась, что обойдется.
– Значит, контроль пришел за пять минут до закрытия буфета?
– Через пять минут после закрытия! В дверях уже уборщица стояла, чтоб никто не входил. А тут они. Нарочно поджидали, все заранее подстроили, – обреченно произнесла Нина. – Сумели все-таки отомстить, удалось…
Глаза Вити расширились от удивления, но он не торопился произносить слова. Он, еще раз обдумав услышанное, особенно последние слова Нины, выключил телевизор.
– Значит, им было за что мстить?
– Ха! – непочтительно хмыкнула Нина. – Стали бы они со мной связываться!
– Чем же ты им досадила? – спросил Витя, только сейчас начиная понимать, как мало знал о тайных сторонах жизни своей жены.
– А! – Нина так махнула рукой, словно речь шла о чем-то само собой разумеющемся. – Обычное дело… Повадилась к нам в столовую одна мызга из управления. С контролем, с проверкой, посоветовать приходит, как лучше работу наладить. А то и просто…
– Это как?
– Ну что тут непонятного! Придет, пообедает и уходит – сытенькая и довольненькая. Ладно, думаем себе, если дело в этом, прокормим, не впервой. Кое-кого годами кормим, выдержим еще одну нахлебницу. Но ведь до чего настырной оказалась – без гостинца уж и не уходит! То коробку конфет прихватит, то банку сока, да не какого-нибудь – манго полюбила, апельсиновый, ананасовый… Как-то пару колбасин взяла с прилавка, это, говорит, на память о хороших людях, о нас, значит. А мне-то за все это надо отчитываться, расплачиваться, отгавкиваться!
Витя долго молчал, глядя в пустой и холодный экран телевизора с таким напряжением, будто там происходили какие-то важные события.
– Но ведь это нехорошо. – Похоже, Витя впервые за весь вечер растерялся. – С ее стороны…
– С ее стороны это самое настоящее хамство! – отрезала Нина. Многолетняя работа в торговле выработала у нее скорость и четкость мышления. Она не задумывалась, как Витя, над тем, какое слово произнести, как назвать того или иного человека, как оценить его поступки. – И однажды я ее поперла. О! – Она обхватила лицо жесткими ладонями и горестно покачалась из стороны в сторону. – До сих пор удивляюсь, как мне двести шестую не припаяли за злостное хулиганство, до сих пор понять не могу… Приходит эта попрошайка, увидела у меня на витрине коробку конфет, не успела я убрать, не успела, всегда убирала перед ее приходом, а тут оплошала…
– Увидела она коробку конфет, – напомнил Витя.
– Ну что – увидела и в сумку тут же ее сунула. К этому я привыкла, стерпела. Пообедала наша побирушка. Ладно. А жрать здорова, ох здорова! Иной мужик столько не умнет. Опять же кой-чего ей на тарелку не положишь, все отборное… Ну ладно, увидела у меня в буфете чешское пиво. Попросила. Пока я бутылку давала, вторую она сама ухватила. И что-то еще ей на моей витрине приглянулось, уж не помню что… И знаешь, Витя, как пелена глаза затянула. Со мной такое было при первых родах – вроде в своем уме, а ничего не понимаю, ничего не вижу. Но сейчас еще хуже – чувствую, злость во мне клокочет, выхода ищет и никак мне с этой злостью не справиться. У тебя бывает такое?