– А, Коля… На свободе, на свободе Коля! Добился своего!
– Чего добился-то?
– Ну как… Свободы. Не каждому удается, не каждому. – Пристально глядя мне в глаза, Никодим Петрович поводил указательным пальцем из стороны в сторону. – Живет, правда, там же, в полуподвале… А ведь высшее морское образование! Мог бы корабли водить в океанских просторах! Но поскольку имеет представление о чести и достоинстве, корабли ему водить не доверили. А чтоб представлениями своими не кичился, посадили в сумасшедший дом. Дескать, там получишь полную и всеобщую поддержку. И ведь получил! – Никодим Петрович горько рассмеялся. – Психи на руках носили. Рыдали в голос, когда Колю от них забирали. Некоторые пытались с собой покончить в знак протеста. Пищу принимать отказывались! – произнес Никодим Петрович шепотом. Видимо, отказ от пищи в его понимании до сих пор оставался крайней формой протеста. – Теперь Коля грузчиком на складе… А эти хмыри вонючие, ну, которые упекли его к психам, водят корабли… И как водят! – Никодим Петрович обхватил голову руками и, горестно подвывая, начал раскачиваться из стороны в сторону. – Средь бела дня! При ясной погоде! В Мексиканском заливе! Наш сухогруз врезался в нефтяную платформу! Эту платформу видно за тысячу миль! Ее от Гибралтара видно! Ужас, позор, срам! – Он опять начал раскачиваться, но новое воспоминание заставило его распрямиться. – А еще… Средь бела дня! При полном штиле и ясной погоде! Один наш родной траулер входит в борт другого нашего родного траулера! В центре Атлантического океана, который простирается от Северного полюса до Южного! Ум меркнет! Виктор Алексеевич, ум меркнет! Коля сначала смеялся, потом плакал, потом напился. И я его понимаю. Как дальше жить, Виктор Алексеевич?! Кому молиться?! – Никодим Петрович смотрел на меня в полной безутешности, и в глазах его стояли слезы.
– Да, это печально.
– Печально?! – вскинулся Никодим Петрович. – Преступно! Сажать! Стрелять! Топить! Как котят! В одном мешке! В Марианской впадине!
Некоторое время он сидел неподвижно, горестно уставившись в стенку. Потом заговорил тихо, почти шепотом, но с каждым словом голос его снова наполнялся силой, гневом и горем.
– Приезжает баба. Забыл ее фамилию, но шибко большая начальница. Желает посетить корабль. Рефрижератор. Наши сволочи продажные, гниды поганые думают – как высокую гостью на борт доставить. По обычному трапу с берега не поднимется, больно стара. Краном ее на борт забросить? Не солидно. С вертолета спустить? Рухнет, не дай бог. И принимают решение… Какое, думаете?
– Изобретательность человеческая не знает предела…
– Изобретательность пределы имеет. – Никодим Петрович упер указательный палец в стол с такой силой, что тот согнулся в суставе, и я даже подумал, не переломится ли он. – Глупость человеческая не знает предела! Угодничество! Решили – вспороть борт, стальной борт траулера электросваркой вспороть, сделать в нем дыру, проложить в нее с берега мостки, покрыть их ковровой дорожкой и таким образом почетную гостью ввести на корабль. И вспороли! Сделали дыру в борту два на два! Закрасили, подчистили, будто всегда так было.
– И что же дальше?
– А что… ничего. Побыла пятнадцать минут и через ту же дыру сошла на берег. Как говорится, вразвалочку.
– А дыра?
– Дыру заварили. Баба, к слову, вчера по телевизору выступала. Говорит, очень скоро прилавки наши будут ломиться от самых разнообразных товаров. Говорит и не краснеет, привыкла, видать. Но меня вот что беспокоит – как она по Кремлю ходит? Для нее там тоже постоянно проходы рубят или все-таки царскими дверями не брезгует?
– Коле привет.
– Спасибо. Но вот что печалит меня, Виктор Алексеевич, вот что спать мне не дает и в дорогу гонит… Перемены, говорят, перемены… Может, они где-то и происходят, там, в заоблачной выси… Но люди, которые Колю в психушку посадили, – Никодим Петрович опять воткнул палец в стол и уставился на меня свирепым взглядом, – сидят на своих местах. И теперь уже других к буйным подсаживают. Участковый, который его брал, руки-ноги вязал и в машину запихивал, на повышение пошел. Взяточник, с которым Коля воевал, не в тюрьме сидит, он в своем кабинете сидит и, когда Колю видит, из окна ему ручкой делает. Большой привет, дескать.
– Надо же…
– Но Коля на свободе, Коля на свободе, – как заклинание повторил Никодим Петрович. – И я на свободе. И вы на свободе. Это уже немало, а? Это уже кое-что… Ничего, что вы на любовь переключились, это пройдет, это у всех с годами проходит… Чует мое сердце, что вы можете еще иногда стариной тряхнуть, а? Ведь можете, можете? А?!
– Тряхнем, – ответил я, и Никодим Петрович отвернулся, не увидев огня в моих глазах. – Отчего ж не тряхнуть, – добавил я, чтобы хоть как-то его утешить.
– А помните, как мы Надежду Федоровну вызволяли? – с неожиданной живостью обернулся он ко мне. – Без суда и следствия две недели просидеть в подвалах нашей милиции? Забыли там про нее, представляете! А ее родня все морги страны обшаривала, все неопознанные трупы ощупывала – сгоревшие, утопшие, раздавленные… Ведь вы же тогда с этой историей к Генеральному прокурору пробрались! Надежда Федоровна, правда, за эти две недели слегка рехнулась, до сих пор при виде милиционера прячется или вдоль по улице так рванет, что только пыль столбом! – Он рассмеялся. – Но сейчас ничего, выправляется, с годами, говорят, вообще может пройти. Да! – Он с силой хлопнул тяжелой ладонью себя по лбу. – Гостинец передала. – Никодим Петрович наклонился к своей авоське, пошарил там и из множества свертков безошибочно выбрал нужный. Развернув газеты, отчего сверток прямо на глазах уменьшился в размерах, он добрался наконец до тряпочки, в которую был завернут кусок сала. – Вот! – Он посмотрел на меня так, будто на белой просоленной тряпочке лежал невесть какой орден за мужество и доблесть. – Все помнит Надежда Федоровна и не забывает иногда рюмочку пропустить за ваше здоровье.
– Спасибо. Пейте чай, Никодим Петрович, остывает.
– Да. – Он отставил чашку. – Прихожу в одну редакцию, а там слышу обо мне разговор, дескать, опять чайник заявился… Это как понимать? Смеялись они или у вас «чайник» вроде условного обозначения?
– Да нет. – Несмотря на все усилия, я, кажется, покраснел. – Наверное, имели в виду энергию… Ну, что вы переполнены чувствами, как закипевший чайник…
– Да? – Он подозрительно посмотрел на меня. – Ладно, пусть так…
– Как вы добрались сюда, Никодим Петрович?
– А! – Он махнул тяжелой ладонью. – Поезд, электричка… Главное – ты на свободе. – Он засмеялся, да и у меня потеплело на душе. За его внезапным переходом на «ты» действительно была радость человека, увидевшего меня на свободе. – До нас дошли слухи, что из журнала тебя выперли, из газеты выперли, некоторые говорили, что под суд отдали… А?
– Под суд не отдали, но по судам таскают. Жалуются, что оклеветал я их.
– Вот-вот, – кивнул Никодим Петрович. – Знаешь, сколько писем мы написали в твою защиту? Семнадцать! Под некоторыми – до сотни подписей. Я поквартально обходил город, поквартально! И не все соглашались подписать, не все. Трусят. Сами не знают чего, а трусят. Приходилось убеждать.