– А знаешь, Лео! – произнес вдруг поэт. – Я решил тряхнуть стариной и отправиться в путешествие. Весна в Париже, лето в Лондоне, осень в Персии или Новом Свете, а зимой снова вернуться в Новый Вавилон. Это будет поистине замечательное путешествие!
Я кивнул и осторожно поинтересовался:
– И как на это посмотрит твоя дама сердца?
Альберт беззаботно рассмеялся.
– Она всецело меня поддержала! В ближайшие дни она станет свободна, и мы улетим из этой дымной клоаки, как пташки из клетки – на волю. Только я и она. Не расстраивайся, буду присылать тебе открытки.
– Очень мило с твоей стороны, – кисло улыбнулся я.
Суккуб вознамерилась освободиться в ближайшие дни? Учитывая, что лишь смерть могла разлучить нас, звучало это несколько обескураживающе.
– Цветущие каштаны на Монмартре! – мечтательно уставился в потолок Альберт, заложив руки за голову. – Туманные вечера в Лондоне! Я знаю там такие места, просто удивительные! Мы будем счастливы и беззаботны.
И у меня язык не повернулся разбить эти мечты. Я струсил. Просто побоялся причинить другу боль. Решил подождать, пока ситуация не разрешится сама собой.
Удивительно, но, отлично разбираясь в чужих страхах, я был не в силах справиться с собственными. Трус – это как невидимое клеймо на всю жизнь.
Но смотреть на благостную физиономию поэта не было больше никаких сил, поэтому я решил хоть немного привести его в чувства.
– Альберт, дружище, – не удалось удержаться мне от ехидного смешка, – а ты уверен, что получишь разрешение на выезд на континент? Не тебя ли всю ночь продержали в полицейском участке?
Поэт только отмахнулся:
– Думаешь, меня одного бросили в застенки? – Он уселся на камнях, прислонясь спиной к теплой стене. – Всех проверяли! Знатных гостей отпустили раньше, обслугу и приглашенных артистов – только после обеда. Я еще легко отделался, Лео! Я благонадежен!
– Ну-ну, – криво улыбнулся я. – Разве у сыщиков не возникло вопросов к твоей даме сердца?
– Говорю же: она покинула меня задолго до совершения кражи.
– А сам ты не заметил ничего подозрительного на приеме?
Альберт склонил голову набок:
– Почему ты спрашиваешь, Лео?
– Если не принимать в расчет обычное житейское любопытство, – пожал я плечами, – мной движет профессиональный инстинкт ищейки. Не забывай, для частного сыщика раскрыть столь громкое дело – все равно что вытянуть счастливый билет.
– Одного Прокруста мало?
– Тот гонорар я уже потратил до последнего франка. Кстати, можешь поздравить меня – с наследством произошли определенные подвижки, скоро я заживу на широкую ногу.
– На двадцать тысяч франков годового дохода? – развеселился Альберт. – Иные светские львы спускают столько в карты за ночь!
– Деньги к деньгам, – улыбнулся я, вновь наполняя бокал лимонадом. – Если сорву куш, куплю тебе пару билетов первого класса на паром до Лиссабона.
– На дирижабль, – поправил меня поэт. – Мы будем путешествовать с шиком!
– Как скажешь. Так что – не было ничего подозрительного?
Альберт отпил вина, глубоко задумался, но вскоре махнул рукой:
– Какого черта, Лео? Что я изображаю из себя сыщика? Ничего подозрительного я не видел. Сначала ухаживал за дамой и заливал горе расставания вином, а потом вышел на сцену и затмил своим талантом всех выступавших передо мной фигляров. Извини, Лео, я не смотрел по сторонам.
В искренности поэта я нисколько не сомневался и потому только вздохнул. Разговор как-то незаметно перешел на тему приезда Теслы и Эдисона, затем мы обсудили ненастье, а когда речь зашла о политике, Альберт допил остатки вина и решительно поднялся на ноги.
– Думаю, пора по домам, – сообщил он. – Завтра с утра у меня важная встреча.
– В самом деле?
– Да, идем выбирать моей крошке дорожный наряд.
Я отвернулся, скрывая болезненную гримасу, и поправил тогу.
– Что такое? – насторожился вдруг Альберт, заметив проскользнувшую у меня по лицу недовольную мину. – Что-то не так?
– Жизнь частного сыщика не сахар, – поморщился я. – Тебя когда-нибудь били электрощупом?
– Обходилось как-то.
– Крайне неприятная, доложу тебе, штука.
– Поверю на слово, – усмехнулся поэт и спросил: – Но все хорошо?
– Да! Конечно! Просто один из бывших коллег проявил излишнее рвение.
Мы отправились в раздевалку, и Альберт присвистнул, разглядев огромный синяк у меня на груди; выпущенная арбалетом колодка с электродами шибанула по ребрам едва ли слабее лягающего объездчика норовистого жеребца.
– Знатно тебе досталось, друг мой! – покачал головой поэт.
– И не говори, – вздохнул я, одеваясь. – Поедем на извозчике?
– Собрался идти по такой погоде пешком?
Я пожал плечами и полез за бумажником, но Альберт меня остановил.
– Доложу по секрету, Лео, – подмигнул он. – Сегодня, выйдя из Ньютон-Маркта, я заехал в редакцию и получил гонорар за право публикации поэмы сам знаешь о ком.
– Поздравляю, – хмыкнул я. – Удивительно даже.
– Что именно тебя удивляет?
– Что в среде издателей остались столь наивные господа. Выплатить гонорар авансом – это все равно что приковать поэта цепями к бочке с вином! Деньги на ветер! Я уж не говорю об их невзыскательном вкусе.
Альберт наставил на меня указательный палец и объявил:
– Это все зависть, дружище.
– Правда глаза колет?
– Кто бы говорил!
Переругиваясь, мы покинули термы и отправили шнырявшего поблизости мальчонку за свободным извозчиком. Эта братия облюбовала кабак на противоположной стороне площади и попивала грог в тепле и сухости, бросив экипажи под проливным дождем.
– Только нужен крытый! – крикнул вдогонку парнишке Альберт, повернулся ко мне и спросил: – Какие планы на вечер?
– Ты разве не собирался лечь спать? – удивился я.
– За этим дело не станет.
Я покачал головой:
– Если поеду с тобой – станет. Так что я домой.
– Как скажешь.
К нам подъехала коляска с поднятым верхом, мы погрузились в нее и покатили от терм. На Дюрер-плац я оставил поэта и начал подниматься на Кальварию, нервно озираясь по сторонам. Ладонь стискивала в кармане рукоять «Цербера», но всякий раз, когда непроглядный мрак залитого дождем города разрывали вспышки бивших в башню на вершине холма молний, сердце заходилось в дробном перестуке и проваливалась в пятки душа.
Я был напуган. Очень напуган. Лазарь и стоящий за ним Конвент, господин Чан с подручными и сиятельные с продажными полицейскими – все они были нацелены на убийство. Договориться не получится, либо я, либо они.