Попал Пётр Жислин в комендантский взвод – тот самый, что в «войнах» почти не участвует, он всё больше по части караульной службы: охраняет штабы, склады, модули с мылом и портянками, в перерывах между бдениями под ружьём усиленно забивает «козла», с азартом молотя костяшками домино по массивным канцелярским столам. Жизнь комендантского взвода по сравнению с теми, кто ходит на «войны», скажем прямо, не самая худшая.
Солдаты наши – люди, которые в себе замыкаются редко, они общительны, доброжелательны к тем, кто протягивает им руку, делятся хлебом, сахаром, той немудреной воинской едой, что у них есть; если имеются домашние разносолы, то делятся разносолами – такова натура, воспитываемая уже бог знает сколько времени, четырьмя столетиями, как минимум. Встречаются, конечно, нелюди и буки – из старообрядцев, жителей глуши, до армии ни разу не повидавших паровоза, монахов и схимников, которым белый свет в тягость, но их так мало, что о них и говорить-то не стоит. Пётр Жислин относился к первой категории, он всегда тянулся к общению.
Познакомился, в частности, с четырнадцатилетним афганским пареньком – смышленым, зубастым, умеющим, несмотря на свои четырнадцать годков, объясняться и по-английски, и по-немецки, и по-чешски, и по-русски. Паренёк был из торговых помощников – таких работников полным-полно в Кабуле, в Газни, в Герате и Мазари-Шарифе, они помогают в дуканах седобородым дедам, зазывают покупателей, щепками малюют бумажные плакаты с надписями «Захади пожалойста! У нас самие дишовые кожаные пальто!», кувыркаются через голову, улыбаются, смеются, строят из себя чертей – словом, делают всё, чтобы завлечь покупателя в дукан. Если завлекут и тот что-нибудь приобретёт, пацан-зазывала получает от дуканщика бакшиш – монетку в пятьдесят пулей. В переводе на нашу неконвертируемую валюту это примерно пятак. Никто не знал имени паренька, с которым подружился Пётр Жислин. Когда паренька спрашивали, как его зовут, он вздергивал ладонь вверх, словно бы показывая её небу: в небе есть аллах, он всё знает, а шурави вовсе не обязательно знать имя простого афганского парня-бачонка. Бачонок, и всё. «Бача» по-афгански означает «паренёк», «сын», хотя такого языка, как афганский, нет – есть пушту, есть дари, но всё равно солдаты говорят «афганский язык». Слово «бача» тут знакомо всем, даже немым.
Паренёк был услужлив, открыт, много смеялся, мало рассказывал, тянулся к оружию, несколько раз приходил к Петру Жислину на банно-мыльный пост, и, поскольку посты у склада с мочалками и резервуарами воды незначительные, это же не у знамени стоять, Пётр допускал к себе нового приятеля. Паренёк, белозубый, улыбчивый, с искрящимися антрацитовыми глазами, источающими ласку и преданность, приносил Петру афганские лепёшки, сильно уступающие, по мнению солдат русскому хлебу, были они слишком пресными и быстро черствели (когда с пылу с жару, то ещё ничего, но стоило им немного обвянуть на воздухе, края у них тут же жестяно заворачивались и начинали слабо похрустывать), приносил разные безделушки, какими обычно бывает богато пацаньё, взамен просил пару автоматных патронов, ножик либо старый напильник, чтобы можно было немного поработать с металлом (у паренька имелась рабочая жилка, сидеть всю жизнь в дукане он не хотел) или просил кусок мыла, и Пётр ему не отказывал – и патроны давал, и мыло, и два ножика подарил, напильников подарил тоже два, оба были новые. В общем, паренёк нравился Петру Жислину, и Пётр Жислин нравился пареньку.
Однажды паренёк извлёк из-за пазухи конвертик. Обычный небольшой конвертик, раза в три меньше почтового, склеенный из плотной, глинистого цвета бумаги с блестящей изнанкой. Развернул конвертик и показал Жислину. Внутри был невзрачный белесый порошок, совсем немного насыпано, щепоти две-три.
– Хочешь? – спросил паренёк Петра Жислина.
– А что это? – довольно спокойно спросил тот, хотя уже понял, что за порошок предлагает ему афганский друг.
– Эт-та? – Паренёк пошмыгал носом, пощёлкал пальцами, искрящиеся антрацитовые глаза у него сделались лукавыми, брызнули жарким огнем. – Эт-та? – Он снова пощёлкал пальцами, словно бы не решаясь сообщить солдату, что за гостинец принёс на пост, лицо у него напряглось, залучилосъ ещё больше – а ведь верно, он не решался вот так, с ходу сказать Петру о порошке, – потом округлил ноздри и сверкнул свежими зубами. – От этого бывает очень хорошо! Понял?
– Гашиш, значит? – подумав, произнёс Пётр Жислин.
– Не знаю, как по-вашему называется, может быть, и гашиш. А по-нашему – насвар. На-ас-ва-ар, – повторил он, растягивая слово.
– Как пользуетесь?
– Как? Просто. Смотри! – Паренёк достал из кармана брюк небольшой газетный листок, восьмушку или, может быть, ещё меньше, из таких клочков бумаги солдаты когда-то на фронте крутили знаменитые «козьи ноги», способные своим дымом замаскировать, укрыть под спасительным пологом целый взвод, насыпал на листок немного белесого порошка. – Дальше вот так! – сказал паренёк и осторожно втянул ноздрями порошок. Напряжённое лицо его обвяло, сделалось девчоночьим, расцвело яркими красками, а глаза, наоборот, угасли, чтобы Жислин не видел глаз, паренёк прикрыл их веками.
– Интересно, интересно! – Пётр Жислин улыбнулся.
– Попробуй! – сказал ему паренёк и протянул пакетик.
Жислин взял пакетик.
– Значит, как это будет называться, повтори! Марихуана, анаша? Героин, дуриловка?
– На-ас-ва-ар, – улыбаясь, повторил паренёк, приоткрыл глаза, – очень хорошо себя чувствуешь, когда сделаешь вот так, – знакомо округлил ноздри и втянул в себя воздух.
– Давно этим занимаешься? – Пётр осторожно понюхал порошок, стараясь определить, чем он пахнет, может быть, какой-нибудь химией? Либо резиной, табаком, смолой мумиё, одеколоном, жжёной шерстью? Нет, порошок почти ничем не пахнул – тянуло от него едва приметной растительной сладостью, и всё.
– Не имеет значения, – ответил паренёк.
– Сколько это стоит? – Жислин двумя пальцами приподнял пакетик.
– Тебе, шурави, бесплатно. По дружбе.
Жислин закинул автомат за плечо, взял из руки паренька бумажку, чуть отсыпал в неё порошка и быстро, словно бы отсекая в себе все сомнения, втянул порошок в ноздри. Ноздрям, носу, рту, нёбу, глотке сделалось тепло, но это тепло быстро истаяло. Словно бы ничего и не было, словно бы он и не нюхал волшебного порошка.
– Может, это обычный мел? – растянув губы в улыбке и становясь похожим на большого белого повелителя маленьких сказочных человечков, спросил Жислин. – Или молотый стрептоцид – лучшее средство от насморка?
– Нет, это не мел, – ответно улыбнулся паренёк, – это то, о чём я тебе говорил, насвар. Я не обманываю. Ты понюхай ещё.
Солдат нюхнул, в глотке снова сделалось тепло, в перламутровой глади неба неожиданно что-то вспыхнуло, Жислин пригляделся – звёзды! Днём он видел ночные звёзды – надо же! Он начал считать их:
– Одна, две, три, пять…
Звёзд было много, всё не сосчитать. Жислину понравился порошок. Если раньше он ловил себя на мысли, что не надо бы ему подпускать паренька слишком близко, нужно оставлять чуть-чуть пространства, чтобы иметь возможность посмотреть на него сбоку и иметь место для замаха, если понадобится (вдруг этот паренёк – душманский сын или племянник?), то сейчас эти мысли исчезли. Паренёк для него неожиданно сделался единственной отдушиной в горячей, схожей с большой пыльной казармой стране Афгании, стал светлым пятном – не будь этого бачи, жизнь Петра Жислина была бы другой.