Однажды меня попросили сделать обзор и анализ последних журнальных публикаций. Я с огромным удовольствием вдохновенно повествовала о новых популярных у нас произведениях советской литературы. И между делом высказалась, что в последнее время прорастает нечто новое, живое, человечное. Сквозь запреты, цензуру пробивается настоящее слово. Примерно так я сказала. Меня слушали с большим интересом, задавали вопросы. После окончания встречи ко мне подошел человек лет пятидесяти и шепотом попросил уделить ему пять минут. Выглядел он встревоженным, оглядывался по сторонам.
— Конечно, давайте поговорим, — беззаботно согласилась я.
— Я только хотел лично поблагодарить вас, я получил ни с чем не сравнимую радость слушать русскую речь, столь мной любимую. Вы прекрасно владеете словом. Вот потому и хочу предупредить вас: будьте осторожны!
— Я была неосторожна?
— Да! И очень! Вы сказали, что в последнее время прорастает что-то новое, живое, человечное, несмотря на цензуру и запреты. Вы говорили опасные вещи! Ведь если в последнее время появилось новое, то что же? Раньше было все плохо? И — про цензуру и запреты ни в коем случае нельзя говорить! Поймите: у нас каждый третий из здесь сидящих пишет отчеты в определенные органы. Вы должны к этому серьезно отнестись. Это большая опасность для вас.
Я ничего не понимала! Я говорила то, что вполне открыто говорилось у нас на лекциях и высказывалось в опубликованных критических статьях.
— Мне нечего бояться, — сказала я. — Я не сказала ничего крамольного.
— Вы еще очень молоды, — вздохнул человек, — поверьте человеку, пережившему страшные времена.
— Я вам верю, но… Не волнуйтесь за меня. Я отвечаю за каждое свое слово.
— Будьте осторожны, — повторил чех, прощаясь.
Он хотел мне добра. Им владел страх. Я это почувствовала. И такого страха я у нас не замечала. Я верила ему: и про стукачей верила, и про опасность… Но, право слово, ничего страшного не содержалось в моих речах. Они боялись сильнее нас! Может быть, больше дорожили жизнью? Не знаю.
Потом я стала внимательно приглядываться к людям и разглядела этот страх во многих.
Хороший, добрый народ. Бережно относились к своей жизни. Нашего безрассудства в них не было.
В нашей жизни все изначально было организовано так, что человек, едва появившись на свет, понимал: жизнь его ценится крайне дешево, да и не принадлежит ему вовсе. И речь не о высоких материях, не о том, что все в руках Божьих. Это-то как раз счастье и спасение. Страшно, когда жизнь твоя находится в руках человека, и он волен распоряжаться твоим существованием по своему усмотрению. Особенно остро понимала это каждая женщина, оказывавшаяся «в интересном положении».
Каждой из нас есть что рассказать на эту тему. Я не буду вдаваться в леденящие душу подробности, обозначу лишь несколько главных вопросов, на которые я так и не нашла ответы по сей день.
Когда я пришла в женскую консультацию, чтобы подтвердить свою первую беременность, первое, о чем заговорила со мной врач, — выписывать ли мне направление на аборт.
— Какой аборт, почему аборт?
Я ничего не могла понять. Ни этой грубости, ни тыканья, ни того, как жестоко она провела осмотр… А тут еще аборт… Пишут, что людей в стране не хватает, пишут, что аборты приносят непоправимый вред. А в реальности — первое, что предлагает врач — направление на убийство.
— Ну, не хочешь, не надо, — равнодушно постановила врач, ставя меня на учет по беременности.
Тогда беременность принято было скрывать, прятать, как нечто постыдное. Одеваться беременным полагалось во что-то совсем уж невообразимо бесцветное и мешковатое. Я так выглядеть не собиралась. Сшила себе модные тогда брюки-трубы на шнуровке с обеих сторон: по мере роста живота брюки расшнуровывались. Сверху я носила симпатичную яркую тунику, а под ней водолазку. Нормальные люди умилялись моим видом. Но похоже, что в женских консультациях работали одни ненормальные. Когда я пришла на очередной плановый осмотр, нарядная, симпатичная, привлекающая внимание — даже в таком положении, врач устроила буквальную истерику; созвав медсестер и коллег-врачей, она принялась вопить на меня, что «беременные так не ходят».
— Но вот я же хожу, — пыталась я возразить.
— Это НЕ удобно, НЕ прилично, НЕ гигиенично, вредно!!! — зашлась в крике врач.
Ребенок у меня в животе тревожно заворочался. Звуки, издаваемые врачом, явно тревожили еще не родившегося человека.
Надо бы уйти оттуда и никогда не возвращаться. Но куда пойдешь? И кто выпишет тебе больничный? И как ты получишь декретный отпуск?
Это понимала и я, и женщина-врач, позволявшая себе такое, что и сейчас вспомнить стыдно.
Вспоминаю потому, что мы такие, какие есть, еще и благодаря подобным «подаркам судьбы», которые часто встречались на нашем пути.
«Никто мне тут не рад, и никто не рад моему будущему ребенку», — вот мой основной вывод из того, что происходило тогда.
Но я, привыкшая к одиночеству и умевшая справляться сама со своими бедами, решила, что главное: я сама себе рада. А уж как я буду рада своему младенцу — моей любви хватит, чтобы спасти его от всего злого света вокруг. Наверное, так думает каждая мать. И хорошо, что именно такие мысли приходят в голову в ответ на враждебность мира.
Рожая второго ребенка, я звала на помощь акушерку. А она не шла. Они сидели за столом в предродовой палате и пили чай из термоса.
— Подойдите ко мне, пожалуйста, помогите, — звала я.
— Чего она хочет? — спросила зашедшая на чашку чая медсестра.
— Дурью мается. Не умрет, — успокоила ее моя акушерка.
Чаепитие продолжалось.
А я, кстати, почти умерла. Врачи вовремя успели.
Так что — почти и чуть-чуть не считаются.
Третьего ребенка мы с мужем очень хотели. Рождение человека — чудо. Жаль, что это чудо мне удалось пережить лишь трижды.
Итак — хотели, и вот, пожалуйста, получился, ожидайте.
Еще ничего не знавшая о моей беременности мама мужа почему-то решила со мной серьезно поговорить. Мы как раз были в отпуске в Москве. Она посоветовала мне больше не думать о детях, ведь есть уже девочка и мальчик. И хватит. Живите и радуйтесь. Странно. Она никогда не помогала, я ни о чем не просила, но вот, оказывается, было ей дело до того, появится у нас еще ребенок или нет. Пришлось сказать, что, похоже, я беременна. Она своего раздражения не скрывала.
Вернувшись в Оломоуц, я отправилась в госпиталь, чтобы засвидетельствовать беременность. В госпитале служил мой муж, поэтому встреча с врачом прошла в теплой дружественной обстановке. Врач, красивая, молодая, уверенная в себе узбечка (жена офицера), сразу ласково и с готовностью предложила: