– Кто? – коротко бросил Орлянский.
– Политотделец и особист, – доложил адьютант.
– А-а-а, – покачал головой комбриг. – И что ж они говорят?
– Товарищ генерал, колонну на марше немецкая авиация накрыла. По меньшей мере половина штабных машин сгорела.
– А как же эти двое отстали?
– Политотделец в перевёрнутой машине без сознания был, а напарника своего он чуть ли не из воронки вытащил. Сейчас в санчасти оба.
– Бывает… – комбриг кивнул и, обращаясь к штабным командирам, сказал: – Ну, товарищи, всё ясно. Выполняйте…
Палатка враз опустела, и тогда Палевич, обращаясь сразу и к Орлянскому, и к оставшемуся рядом с ним адъютанту, спросил:
– Когда вылетаем, товарищ генерал?
– А это, сынок, как получится… – усмехнулся Орлянский.
– Как так? – не понял Палевич. – У меня приказ…
– Приказы надо выполнять, – вкладывая в свои слова странный смысл, сказал Орлянский и спросил: – Лететь-то долго?
– Нет, – встрепенулся Палевич. – От силы полтора часа.
– Ну вот и прекрасно, ты иди отдохни пока, а мы тут помозгуем…
Комбриг дождался, пока лётчик вышел, а потом приказал адъютанту:
– Бегом в санчасть, хочу со штабниками переговорить…
– Ясно! – адъютант крутнулся и пулей выскочил из палатки.
Оставшись один, Орлянский нагнулся над картой и принялся рассматривать хитросплетение синих полос, обозначавших речушки и немногочисленные в этой местности дороги, обозначенные чёрными, разной толщины линиями.
Положение было отчаянным. Соседи справа и слева отошли, обнажив фланги, и теперь наступления немцев, наверняка стремившихся взять части Орлянского в котёл, можно было ждать с любой стороны. Правда, скорее всего, немцы постараются сжать образовавшиеся клещи, и, значит, прорываться следовало как можно скорее там, где кольцо вражеских войск ещё не успело уплотниться.
Ход мыслей комбрига прервал шум у входа. Он поднял голову и увидел, что у откинутого полога стоит незнакомый командир, из-за спины которого выглядывает адъютант. Комбриг понял, что это один из вызванных им штабников, а тот задержался на секунду и, сдавленно спросив: «Разрешите?», – вошёл.
Комбриг выжидательно посмотрел на него, и тогда капитан, взяв под козырёк, доложил:
– Я начальник особого отдела. У меня разговор… – и глазами показал на стоявшего рядом адъютанта.
– Разговор, это хорошо, – несколько удивлённый такой напористостью протянул комбриг и твёрдо оборвал штабника: – Только сначала вы ответите на несколько вопросов.
– Так точно, – капитан-особист привычно вытянулся.
– Скажите, что со штабом? – коротко бросил комбриг.
– Не знаю, – пожал плечами капитан. – Когда я пришёл в себя, вокруг были только сгоревшие машины.
– А до налёта куда вы двигались?
– Конечный пункт маршрута мне неизвестен, – капитан снова выразительно посмотрел на адъютанта.
Комбриг понял, что капитан действительно знает что-то важное, и, жестом приказав лейтенанту выйти, спокойно сказал:
– Слушаю вас.
Капитан дождался, пока адъютант выйдет из палатки, а потом, понизив голос, сообщил:
– Товарищ комбриг, имею сведения, что сын товарища Сталина старший лейтенант Яков Джугашвили в плену.
– Что? – комбриг вскинул голову. – Сдался?..
– Нет. По моим сведениям, его захватили обманом.
– Как это, обманом? – не понял комбриг.
– Его как командира батареи якобы вызвали на НП, но ни там, ни в расположении части Якова Джугашвили больше никто не видел.
– Но что от меня требуется? – комбриг явно колебался. – Вы же знаете, мы в окружении…
– Да, знаю, – твёрдо ответил капитан. – Но мне также известно, что за вами прилетел самолёт и завтра утром вы должны быть в штабе фронта…
Комбриг помолчал, взглянул ещё раз на карту и убеждённо, как о чём-то вполне решённом сказал:
– Я должен сам вывести части из окружения, а в штаб фронта полетите вы, капитан, – и потом, выдержав многозначительную паузу, в упор посмотрел на особиста…
* * *
Обхватив голову двумя руками, армейский комиссар думал. Перед ним на столе ворохом лежали политдонесения, докладные и прочие бумаги, со всей беспощадностью обрисовывавшие катастрофическое положение, складывающееся на фронте.
Лев Захарович был убеждён, что при наличии такого количества частей Красная армия должна была не только отбросить обнаглевшего агрессора назад, за пограничные столбы, но и как минимум уже наступать своими колоннами на Варшаву.
На самом деле, происходило нечто противоположное. Под непрерывными ударами вермахта красноармейцы отступали и не просто оставляли позиции, а под панические вопли: «Окружили!.. Предали!..» – бежали, бросая оружие.
В результате врагу доставались танки, пушки, самолёты, а набитые беглецами полуторки полным ходом катили куда-нибудь подальше от фронта, где, смешиваясь с толпами беженцев, создавали пробки и дикую неразбериху на дорогах.
Правда, было и другое. К фронту подходили всё новые части. Их подразделения бросали в бой, и они зачастую теснили врага, но тогда немцы наносили удар в другом месте. Танки с крестами прорывались глубоко в тыл и, круша всё на своём пути, смыкали клещи за спиной успешно наступавших батальонов. В результате, так недавно рвавшиеся вперёд части оказывались в окружении и беспорядочно отходили.
Правда, ответы на часть мучивших его вопросов Мехлис уже получил, случайно оказавшись свидетелем разговора наркома по ВЧ. Судя по тому, как Тимошенко сбивчиво гудел в трубку, на другом конце провода был сам Сталин. Главком явно пытался оправдаться за преследовавшие его неудачи и в который раз повторял:
– Я вижу, вы недовольны мной…
То, что на это скажет Сталин, было понятно, но вот слова Тимошенко, вдруг заявившего:
– Раз я плохой в ваших глазах, прошу отставку… – поразили армейского комиссара.
Обстановка на фронте была совсем не та, чтобы Главком бросал свой пост. Мехлис ожидал резкой реакции вождя, но вместо этого внезапно усилившая звук мембрана донесла такой знакомый голос:
– Вы до сих пор подкидываете фронту одну-две дивизии. Из этого ничего существенного не выходит. Пора отказаться от подобной практики и начать создавать кулаки в семь-восемь дивизий.
Было ясно, что Сталин требует от Тимошенко действовать большими группами, и это странным образом успокоило армейского комиссара. Во всяком случае, понимая, что разговор по ВЧ остаётся без последствий, Лев Захарович поднялся к себе и взялся за изучение донесений.
Лежавший поверх стопки отпечатанный на машинке документ впрямую касался хода боевых действий, и Мехлис, чуть ли не впиваясь взглядом в каждое слово, начал читать: