– Мне нечего добавить к тому, что я сказал вчера, и завтра тоже будет добавить нечего.
– А ты, Жонатан?
Я попытался что-нибудь придумать, но ничего не получалось. Мне было хорошо.
– Нет, и мне нечего сказать. Можно было бы, конечно, начать рассказы о жизни, но…
– А ты расскажи об ударах ледорубом. Тот, что их нанес, этот самый Макс, может, он сыграл какую-то роль в нашей истории?
– Макс умер. Он…
Все мерзости прошлого всколыхнулись в моей голове, как снег, взвихренный бурей. Все кошмары, все пробуждения среди ночи. Рассказать о них кому-то еще, кроме моей Франсуазы, было бы, может, и неплохо. Мишель протянул мне свой стакан, и я отпил еще глоток.
– Макс Бек погиб возле бивака на Сиула-Гранде, в Андах, в тысяча девятьсот девяносто первом году. Мне был тридцать один год. Сиула-Гранде – это… это настоящий вертикальный ад, из-за ледовых желобов… Ну, это такие намороженные из льда и снега образования, которые попадаются только в перуанских горах.
В глазах защипало, и я прикрыл их согнутой рукой. Я был там, на склонах, я устал и измотался. Снег выдубил мне лицо, ультрафиолет жег кожу. Все тело превратилось в ожог и боль.
– Даже при наклоне семьдесят-восемьдесят градусов этот сатанинский снег держит, и держит хорошо. И на нем образуются карнизы. Как грибы на гигантских деревьях. Мы с Максом лезли два дня в направлении южного гребня. Перед восхождением мы буквально набили себе животы едой. И перцами чили, каких я никогда не пробовал, и кашей, и перуанским сыром из козьего молока. Если бы вы только могли попробовать это козь…
Я услышал, как заклокотало в горле у моих соседей, как слюна омыла распухшие от голода языки.
– Словом, мы смеялись, травили байки и были убеждены, что восхождение предстоит трудное, но вполне осуществимое. Мы и не такое видали. Килиманджаро три года назад, стенки Бридал-Вейл в прошлом году, попытка взойти на Чо-Ойю как раз год назад.
Я сглотнул слюну.
– На Сиуле нас накрыла непогода, и мы вынуждены были разбить бивак на одном из таких чертовых карнизов. Выбора не было. Если бы мы продолжили восхождение, то замерзли бы на месте. Видимость была меньше метра.
Слова застряли у меня в горле. Я так ясно все вспомнил… Наши заиндевевшие очки, бороды в сосульках и этот ветер… Его там называют «Божья метла». Макс не любил эту гору из-за постоянной смены погоды, но хотел ее «сделать» вместе со мной в качестве реванша за неудачу на Чо-Ойю.
– На следующее утро, когда выглянуло солнце, Макс вылез из палатки и принялся раскапывать снег, засыпавший вход. Снега навалило много, и Макс запыхался. Мы были оптимистами и считали, что взойдем за одно утро. И как раз в этот момент та часть карниза, на которой стоял Макс, исчезла у него из-под ног. Веревкой мы не связались. Я… я видел, как он пролетел расстояние примерно с тридцатиэтажный дом, ударился о скалу и исчез в глубине пятикилометровой расщелины.
Я умолк. Я помнил каждую складку его красно-желтого комбинезона. Я, как сейчас, видел его глаза, почерневшие от напряжения и удивленно выкаченные из орбит, видел, как его рука хватает пустоту, а потрескавшиеся губы раскрылись в крике.
Я обхватил голову руками. В последний раз я рассказывал эту историю очень давно… В посольстве в Лиме… Потом, уже на французской земле, спонсорам, спортивной прессе, само собой, журналу «Внешний мир»… И конечно, Франсуазе. Я помнил, как потрясенный мир скалолазов погрузился в молчание, помнил чувство растерянности и невосполнимой утраты. Макс был известным альпинистом и обладал атлетическим сложением и буйным характером. Внешне он был как величественная скала. Но что за этим скрывалось… Перед каждым восхождением он развлекался с проститутками. Да к тому же бил свою жену.
А она оставалась с ним, черт побери. Она его любила, несмотря ни на что, как шерпа любит свои горы.
Мишель вздохнул:
– Бывают же в жизни ужасные вещи. Видеть, как кто-то гибнет у тебя на глазах и не иметь возможности что-то сделать. И выжить… Так сказать, спастись…
Я улегся, Пок прижался ко мне. Голова кружилась все сильнее и сильнее.
– Это… это все равно что ваши отрубленные пальцы… Несчастный случай – часть профессии. Горы прекрасны, но они убивают людей. Это первый урок, который усваиваешь, идя на восхождение.
Мишель поднял к маске изуродованную руку:
– Профессиональные риски. Да…
Он снова надолго застыл в неподвижности. Потом резко повернулся к нам и поставил бутылку в угол:
– Ну что, гасим свет – и спать?
Фарид, съежившись на коремате и глядя в одну точку на стенке палатки, вдруг зашелся в приступе кашля. И в кашле появилось какое-то хриплое бульканье, похожее на звук, который возникает, когда с донышка тянешь молочный коктейль через соломинку.
– Не гаси горелку, Мишель. Не гаси… Убавь до минимума, но не гаси…
Я молча кивнул Мишелю в знак согласия. Баллончик с ацетиленом был солидного размера и, похоже, полный. Мишель поставил подачу газа на минимум. По палатке заплясали тени, и внутрь пробрался сумрак. Я чувствовал, как он касается моего лица. Это Тьма воспользовалась случаем и скользнула под тент. Справа от себя я вдруг ощутил какие-то слабые вздрагивания… Чьи-то ноздри судорожно втягивали воздух. Фарид плакал, но изо всех сил старался, чтобы никто не заметил. Я повернулся на бок и залез к нему в мешок. Он еле слышно прошептал:
– Ты чего?
– Вспомни. Человеческое тепло еще никого не обжигало. Мешков два, а нас трое.
Наши тела соприкоснулись, я обхватил руками его хрипящую грудь, пустив цепь вдоль правого бока, и крепко прижал его к себе. И сразу почувствовал, как стало теплее.
– Ну, вот так… вот так, ладно?
Я похлопал ладонью по коремату, и сзади к моей спине привалился Пок. Повернув голову в сторону Мишеля, я его не увидел: с поперечной перекладины прямо до моего лба свисала одежда.
– Теперь можно погасить.
Голова кружилась. В темноте я еще сильнее прижался к Фариду. Несмотря на то что мы были одеты, наши тела согревали друг друга, соединившись, чтобы противостоять кошмару. Я подсунул под его ступни свои и уткнулся ему в спину лбом, вдыхая его запах.
– Эй, ты что творишь, черт возьми!
Он пихнул меня локтем, и я вздрогнул. Отвернувшись, я со стыдом зажал руками то место на брюках, что приходилось на промежность.
В конечном итоге, несмотря на все бесчисленные препятствия, я собираюсь осуществить величайшую мечту всех альпинистов: взойти на «крышу мира». Однако, только оказавшись наверху, понимаешь реальный размер труда, что тебе еще предстоит, я имею в виду спуск. Сама по себе вершина – это только половина пути. Для многих покорить Эверест означает водрузить флажок на самой высокой точке планеты. Но это не так. Покорить Эверест означает вернуться оттуда живым.