В предыдущие месяцы затворнической жизни в Сарразаке Клер часто воображала себе этот день, и заговор против матери, и тайные встречи преследуемых любовников; однако во время обеда мадам Форжо не только не выказала враждебности, но первой заговорила о возможной перспективе свадьбы. «Я не такая женщина, – объявила она, – чтобы вмешиваться в личную жизнь моей дочери, но ставлю два условия: достижение ею совершеннолетия и конец войны».
– До чего же разумная женщина ваша матушка! – сказал Клод. – Конечно, она права: я и сам не хочу сделать вас вдовой в двадцать лет. Жизнь капитана от инфантерии в этой войне, увы, не тот риск, который оплачивают страховые компании.
Клер не понравилась эта фраза. Кажется, он уже считает их свадьбу после войны делом решенным? Почему? Она пока еще ничего не обещала. Да и знает ли она сама, чего хочет? А кстати, куда это он ведет ее по этим булыжникам, таким же раздражающе неровным, как его голос? А Клод собирался посидеть с ней на одной из каменных скамеек под романтической аркадой монастырского острова, но все они были заняты стариками из приюта, которые курили трубки, плевали наземь, грелись на солнышке и явно решили оставаться здесь до Страшного суда.
– Они напоминают мне тех старцев, что глядели со стен Трои на проходящую Елену, – сказал Клод.
Клер не ответила: она чувствовала себя грустной и растерянной. Жара стала совсем невыносимой, и тогда Клод предложил зайти в придорожное кафе с зелеными беседками. Утомленная Клер боязливо последовала за ним. Кафе было убогое, грязное. Куриный помет заляпал зеленые сиденья скамеек с выщербленными спинками. Клер, одетая в белое муслиновое платье с широкой плиссированной юбкой, боявшееся любого прикосновения, сперва брезгливо передернулась, но тут же упрекнула себя, подумав: «Бедняга! Чего только он не натерпелся в своих окопах! Нам ли, живущим в тылу, жаловаться на неудобства!» Она расстелила на скамейке носовой платок и храбро уселась; Клод, расположившийся напротив, вытирал взмокший лоб. Он попытался нежно улыбнуться:
– Ожидание покажется мне долгим.
– Ожидание? – переспросила Клер. – Какое ожидание?
– О Клер! Ожидание нашей свадьбы и мира.
– Но мы же будем переписываться, – ответила она и сама удивилась раздражению, ясно прозвучавшему в ее голосе.
Подошла недовольная служанка: в это время дня посетителей здесь не кормили.
– Что угодно господам?
Клер ничего не хотела. Клод заказал два бокала воды со смородиновым сиропом, но, как только напитки оказались на столе, налетевшие осы стали кружить вокруг стаканов и их голов.
– О, конечно, – сказал он, – мы будем переписываться. Я обожаю ваши письма… Вот мерзкие создания! – воскликнул он, отгоняя осу. – Да, ваши письма прелестны, а некоторые пассажи – достойны поэтических антологий. Я горжусь тем, что вдохновил вас написать это. Знаете, я ведь ношу ваши письма под мундиром, на сердце. И уверен, что они отразят вражескую пулю.
Клер подумала: «Ну, это будет зависеть от ее скорости». Клод расстегнул свой доломан и вынул из внутреннего кармана пачку писем. Она покраснела, но все же ей было приятно видеть это.
– И вы тоже пишите мне, – сказала она. – Я хочу знать все: об опасностях, грозящих вам, о ваших мыслях и планах дальнейшей работы…
– Но я и так все вам описываю! Кроме той стороны моей любви, которую, увы, должен пока скрывать.
– Почему? – спросила Клер.
И тут же пожалела о своем вопросе, потому что он встал, сел рядом с ней и попытался обнять. Клер ощутила едкий запах пота и в испуге вскочила с места. Но он удержал ее за руки:
– Что с вами? Вы боитесь меня? Вы не хотите меня поцеловать? Но ведь вы уже давно задолжали мне поцелуй… поцелуй нашей помолвки!
Как же отказать ему? Нужно закрыть глаза и подставить ему губы, таковы правила игры. Клер зажмурилась и стала ждать, при этом она думала не о Фаусте и Маргарите, а о том мгновении в кресле дантиста, когда испытываешь первый шок от боли. Этот рот, приникший к ее губам, не доставлял никакого удовольствия; огромные руки сдавливали ее тело; щека Клода закрывала ноздри Клер, и, поскольку он длил и длил свой яростный и пламенный поцелуй человека, надолго отлученного от ласк, она тоскливо думала: «Господи, как же мне дышать?!» Дыхание Клода отдавало монбазильякским вином, и Клер упрекнула себя: о чем она только думает в такую минуту! Вокруг их слившихся лиц металась оса, но ни один из них не посмел отогнать ее: сейчас это было бы кощунством.
Когда Клод наконец разомкнул объятия, она жадно втянула горячий воздух и снова закрыла глаза. Он счел, что она опьянена любовью, но это было просто результатом асфиксии. Затем она исподтишка взглянула на свое платье: оно было измято над талией и усеяно влажными пятнами. «Это от его потных рук, – подумала Клер. – Как тогда, на балу у Сибиллы». Ее обуревало чувство невыразимой тоски, разочарования.
– Пора идти в отель, – сказала она. – Мама будет волноваться.
– О нет, она же дала нам два часа, значит остался еще целый час. Давайте посидим здесь. Подумайте только: я ждал этой минуты долгие месяцы. Говорил себе: «Оказаться вместе с ней в саду прекрасным летним днем – это был бы настоящий рай!» И, как любой рай, он казался мне недостижимым. Но вот я наконец в него допущен. До чего же это чудесно!
Он снова протянул к ней жадные руки, и Клер почувствовала, что ее охватывает паника.
– Я хочу вернуться к маме, – сказала она почти сердито. – Идемте!
Клод медленно застегивал свой доломан.
– Минутку, – сказал он, – мне нужно расплатиться.
Мрачная служанка долго не откликалась на призывы. Молодые люди ждали ее молча, слегка сконфуженные. Он не понимал, отчего первый поцелуй, столь желанный и долгожданный для других девушек, у этой вызвал раздражение. А она, оцепеневшая, разочарованная, негодующая, вспоминала объятия героев оперы, такие целомудренные, поскольку рот должен быть свободен для пения. Когда они зашагали по раскаленному асфальту, Клод сказал:
– Прошу у вас прощения, Клер, я виноват перед вами – слишком поспешил. Извините меня! Ведь в моем распоряжении был всего один день для встречи с вами.
– Это вы должны меня извинить, – ответила Клер. – Я глупо вела себя, просто все так неожиданно…
Мадам Форжо со злорадным удовлетворением смотрела, как они возвращаются на час раньше условленного срока, оба красные, мрачные и молчаливые. Она приказала Ларноди запрягать и до самого отъезда весело болтала с Параном. Клер хранила молчание. На обратном пути, сидя в коляске, она робко спросила:
– Что вы о нем думаете, мама?
– Мне кажется, он славный юноша, которого ты не любишь и не полюбишь никогда. К тому же он очень дурно воспитан. Ты заметила, что он позволил мне заплатить за обед?
– Но ведь это вы его пригласили.
– Конечно. Я не могла поступить иначе. Но воспитанный человек просто отнял бы у меня счет, не слушая возражений, пусть даже формальных и робких. Мужчина не должен позволять двум дамам приглашать себя в ресторан.