– Малыш может спать с кем угодно, главное, чтоб он любил меня одну, – отчеканила Эллина и указала на дверь.
– Надеюсь, вы передумаете…
– Прощайте! – бросила она ему в лицо. А про себя подумала, что Миша Дубцов на самом деле похож на мишку, медведя то есть. Такой же косолапый, бурый, волосатый – щетина доходила чуть ли не до глаз, а волосы начинали расти прямо над бровями.
– Я еще вернусь, – сказал он, выходя. Эллина со всего маху захлопнула дверь за его спиной. – И ты все равно станешь моей, – донеслось уже из коридора.
Эллина показала двери неприличный жест и вернулась к делам, очень надеясь на то, что Дубцов своих обещаний не сдержит. Но он оказался человеком слова и уже через неделю явился к ней опять. Неизменная парадная форма, медали и скромный букет.
– Я люблю лилии! – рявкнула она, швырнув тюльпаны с сиренью ему в лицо. – И замуж за вас я не пойду! Хоть тресните…
Спустя четыре дня Эллина столкнулась с ним в прихожей, когда вернулась домой с концерта (она возобновила свои выступления). Михаил ждал Графиню, сидя на старом сундуке возле двери в ее комнату. В его руках был букет белых лилий. Вот тогда-то Эллина и поняла, что отделаться от него у нее не выйдет. Пришлось рассказать обо всем Малышу. Тот поговорил с Дубцовым по-мужски, и визиты Михаила прекратились. Вернее, так думала Эллина. А на самом деле это было затишье перед бурей…
Это был апогей ее счастья!
Эллина не могла точно знать, что беременна, но чувствовала это. И дело не в утренних недомоганиях и не в распухшей груди (так случалось с ней ежемесячно в преддверии «критических дней»), а в каком-то странном ощущении покоя и гордости, которое не оставляло ее ни на минуту. Эллина никогда не задумывалась над тем, хочет иметь детей или нет. Когда-то давно ей поставили диагноз – бесплодие, и она смирилась с ним, всю жизнь жила с мыслью, что никогда не станет матерью. И вдруг забеременела! Чудо? Еще какое! А значит, благословение. Эллину так и распирало от счастья, но она не торопилась делиться новостью с Егором. Успеется еще!
В ту ночь она была особенно нежна с Малышом. Да и он поражал ее своим отношением. Казалось, он вдруг осознал, какое сокровище ему досталось, и не переставал восхищаться ею, ласкать ее, говорить, как любит…
Поутру Эллина накинула на себя любимый халат, накормила Егора завтраком и, смачно поцеловав на прощание, сказала, что будет ждать его завтра днем, дабы сообщить важную новость. Малыш, естественно, не догадался, о чем речь, но с радостью пообещал прийти.
Весь последующий день она порхала. А вечером пела так, что у самых бесчувственных слушателей на глазах выступали слезы.
Ночью ей приснился ее ребенок. Мальчик. Он плакал и тянул к ней ручки. А Эллина почему-то отстранялась от него и все пыталась убежать, чтобы не видеть его и не слышать плача. Утром она проснулась с неприятным чувством. На сердце будто камень лег. Эллина старалась отключиться, развеяться, но не получалось. Словно что-то ей подсказывало: сегодня тебя ждет беда…
Беда пришла ближе к вечеру. В лице мрачного мужчины в военной шинели. Он явился в квартиру, попросил позвать гражданку Берг, а когда она вышла (накрашенная, одетая к выходу), потребовал следовать за ним. Эллина послушалась и уже через двадцать минут сидела в одном из кабинетов известного здания на Лубянской площади. Кабинет этот занимал Михаил Степанович Дубцов, друг Егора и поклонник Графини.
– Ну что, Эллина, допрыгалась? – спросил он у нее.
– Я ничего не понимаю, Миша! – захлопала ресницами Эллина. – За что меня?
– За измену Родине!
– Это какая-то ошибка…
– Ошибку ты допустила, когда не скрывала своей связи с нацистским преступником…
– Что за глупости? Я не…
– На тебя поступил донос. В нем сообщается о твоих контактах с Хайнцем фон Штайнбергом.
Эллина округлила глаза. Обычно она этого себе не позволяла, знала, что так она похожа на сову, но сейчас ей было плевать на то, как она выглядит. Графиня была в шоке. На нее донесли! И сделать это могли только три человека: Боря, Котя или Андрон. Коцман помогал Эллине переводить письма (их было всего два, и она понятия не имела, как они попали в ее почтовый ящик, ибо штемпелей на них не было), и Семакин со Свирским были в курсе. Выходит, кто-то из них ее предал…
Мишка, будто прочитав ее мысли, кивнул:
– Да, Эллина, это сделал близкий тебе человек. Тот, кому ты доверяла.
– Костя?
Дубцов будто не слышал.
– Но есть среди твоих знакомых человек, готовый тебе помочь, – вкрадчиво сказал он. – Это я, Эллина. – Он подался вперед и накрыл ее руку своей. Графине его прикосновения всегда были неприятны, а сегодня особенно. Она выдернула руку. Мишка, с сожалением покачав головой, продолжил: – Я замну твое дело. Мне это по силам, ведь в твоей комнате пока не проводили обыска, и нет никаких доказательств твоей связи с фон Штайнбергом…
– И что ты потребуешь взамен?
– Ты знаешь, чего я от тебя хочу.
– Переспать со мной? – по-деловому спросила она.
Дубцов поморщился.
– Я хочу обладать тобой, – поправил он. – Целиком и полностью… И не раз, а всю жизнь… – Мишка облизнул губы. Было видно, что он волнуется. – Стань моей женой, Эллина, и ты…
Она не дослушала – расхохоталась:
– Миша, сколько раз я должна тебе отказать, чтобы ты от меня отстал раз и навсегда?
– Это все из-за Егора, да?
– Не только…
– Я был бы тебе лучшим мужем, ведь я очень люблю тебя…
– Но я-то тебя нет!
– Да, конечно, ты живешь одним Малышом… Бредишь им просто… А знаешь ли ты, что предал тебя именно он? Твой распрекрасный Егор?
Эллина вновь рассмеялась. Она знала, Малыш никогда бы так не поступил с ней.
– Он трус и погань, твой Егор, – процедил Михаил, задетый ее реакцией. – А если ты мне не веришь, поверь собственным глазам! – И он, вытащив из стола исписанный чернилами лист бумаги, швырнул его Эллине.
Та, беспечно пожав плечами, взяла его и бросила беглый взгляд на текст. Но, узнав почерк Малыша, нахмурилась и стала читать. По мере того как смысл написанного доходил до Графини, лицо ее изменялось. Было яркое, насмешливое, живое, потом – побледнело, застыло, затем – обескровилось и вдруг – помертвело. Стало маской! Красивой, но пугающей своей потусторонней бесстрастностью…
– Теперь ты мне веришь? – спросил Мишка. Без торжества, с несвойственной ему робостью. Казалось, он даже напуган произведенным эффектом.
– Теперь верю, – прошептала Эллина.
– И что мне скажешь?
Она долго ничего не говорила. Сидела как каменная. В душе ее творилось что-то невообразимое. Там все рушилось, ломалось, трещало и рвалось. Гибло то, что казалось несокрушимым и заполняло ее целиком, – любовь к Малышу. И когда от ее чувства остались одни руины, Эллина разлепила губы и без эмоций проговорила: