— А где та колония была?
— За озером, почти у самых гор. Сейчас там одни развалины. Все, что могли, в девяностые растащили.
— Вы думаете, Максим туда пошел? — спросила Юля. — Но зачем? Что там интересного в развалинах?
Михалыч не ответил, однако, судя по быстрому взгляду, вопрос ему не понравился. Пошарив в кармане, он вытащил смятую пачку «Примы», спички, прикурил уже третью сигарету и устремил взгляд вдаль. Юля поняла, что больше ничего от него не добьется. Но сдаваться она не привыкла и перевела разговор в другое русло.
— Настасья о каких-то сектантах говорила. Вроде в пещере живут? Не знаете, кто такие?
Михалыч презрительно махнул рукой.
— Пропащие люди! От безделья маются. Ладно бы Христу молились или этому… Как его? Толстый такой?
— Будда, что ли? — улыбнулась Юля.
— Во-во! Будда! — оживился Михалыч, и глаза его вновь заблестели. — Оне Яриле кланяются, солнцу, значитца. А поп у них — чистый Кащей. Патлы до плеч, бороденка козлиная, а глазки голубенькие и невинные, точно он лялек не валял. Спасут нас древние боги! — Михалыч произнес это блеющим голоском, явно копируя кого-то из поклонников славянского божества. — Только хреново они их спасают. Прошлой зимой две бабы преставились, а три сбежали в мир. Мужики вовсе не держатся! Оно и понятно, кому охота в пещере сидеть да конца света ждать, если пузо с голодухи пухнет? В апреле ходили по деревне, песни гнусавили, чучело соломенное носили, а потом сожгли в поле, как на Масленицу. Бабы говорят, они голяком через костер прыгали, а после в скирдах кувыркались с попом своим. Тьфу, погань языческая!
Михалыч сплюнул и сморщился, точно отведал кислятины.
— А вдруг Максим к ним подался? — осторожно справилась Юля. — Надоело бегать от армии, новых ощущений захотелось?
— У Максимки голова на плечах, а не кочан капусты, — возразил старик. — Сектантов этих у нас давно ухватами встречают. Ходят по дворам, побирушки несчастные, рот до ушей и глазки масленые: «Мир вам, добрые люди!», а сами под шумок то яиц натырят, то огурцов с грядок надергают. Нет, дочка, мы их со дворов гоним.
— Отчего женщины в секте умерли, знаете?
— Дак замерзли они! Посиди-ка зиму на камне голом!
— А как попа их зовут, не в курсе?
— Вот чего не знаю, того не знаю. Сам он в деревне раза два был. В основном бабы его ходют да ребятишки. У меня вон перекладину от ворот сперли! Ума не приложу, чего она им понадобилась? На дрова разве? Так в лесу валежника полно, жги не хочу! А перекладина ладная была, резная! — глаза старика блеснули. — Я ведь резчиком был по дереву, да и по камню баловался. Плиту на могилку сварганить, наличники, ставни… Почитай, вся деревня в моих кружевах. Кому ворота украсить, кому карниз, кому комод или шифоньер. По мелочи тоже ладил. Табуретки, столы, рамки для снимков… Хорошо зарабатывал, а вот сейчас руки уже не те и глаза. В очках плохо вижу.
— Я у Глафиры ваши рамки видела, — сказала Юля, — правда, красивые! Я еще хотела спросить, кто ж такой мастер у вас, да заговорились, забыла!
Честно сказать, про рамки она подумала, что их вырезали лобзиком. Особого впечатления они на нее не произвели, но сейчас ей хотелось польстить старику, чтобы задать следующий вопрос, не видел ли он странный светящийся объект, что запечатлел на своем телефоне Максим. Но Михалыч с кряхтением и сердитым бормотанием неожиданно поднялся с завалинки и, опершись на костыль, захромал к калитке, что вела во двор дома. Не попрощавшись, словно вдруг вспомнил про неотложные дела. Но какие неотложные дела у одинокого инвалида?
Юля проводила его недоуменным взглядом. С чего вдруг всполошился? А Михалыч, затворив за собой калитку, крикнул из-за нее:
— Ты иди, девонька, иди! Глафира, поди, заждалась! А мне недосуг пень колотить!
Юля хмыкнула, наблюдая, как стариковская шляпа продефилировала по двору и скрылась за домом. Она достала телефон и неприятно удивилась. Прошло почти два часа, а Никита так и не появился, но, возможно, он вернулся напрямик через огород? Впрочем, это ее не успокоило! Солнце клонилось к западу, она проголодалась и страшно хотела пить, но более всего желала выбросить непонятную историю из головы и оказаться наконец дома, в городе. Однако в мозгах деловито копошились червячки сомнений и любопытства. Скорее всего, эта история — пустышка, коих в репортерской профессии тысячи. А вдруг, наоборот, то самое, чего любой журналист ждет всю жизнь, частенько напрасно? Словом, Юля поняла, что не успокоится до тех пор, пока не размотает эту путаницу до конца.
Она окинула взглядом дом Михалыча. Старик так и не объявился. Она направилась к дому Глафиры, но уже не корила себя за то, что ввязалась в эту авантюру.
Глафира снова сидела на завалинке. Юля подошла ближе, и старушка обеспокоенно всплеснула руками.
— А парень где?
— Сейчас придет, — ответила Юля. — Решил сбегать в лес за озером.
Глафира охнула и схватилась за сердце. Рот ее перекосился. Судорожно втянув воздух, она приподнялась и снова рухнула на завалинку.
— В лес? Зачем его туда понесло?
Юля пожала плечами, но по венам словно колючие шарики покатились. Она поняла: Глафира боится. Очень боится! Чего или кого, пока непонятно! Но страх ее был связан с лесом. И явно были все основания полагать, что с внуком произошло что-то страшное.
Юле стало по-настоящему жутко. Зачем она отпустила Никиту? Почему не пошла с ним? А вдруг что-то случится? И он исчезнет, как исчез Максим? Что тогда предпринять? Как поступить в преддверии ночи, кого позвать на помощь?
И чтобы совсем уж не впасть в панику, она предложила:
— Давайте чайку попьем! А то сил нет как проголодалась!
Уловка удалась. Старуха грузно поднялась и засеменила в дом, моментально переключившись на домашние заботы. Юля бросила беглый взгляд на машину. Осоловевшие от жары куры устроились в ее тени, а собачонка под задним бампером. На Юлю внимания никто не обратил. Она миновала двор и поднялась в дом.
На столе в глубокой миске красовалась стопка блинов. Рядом стояла плошка со сметаной. Не выдержав, Юля схватила блин, обмакнула его в сметану и с наслаждением откусила, закатив глаза от восторга. Глафира слабо улыбнулась.
— Вкусно?
— Очень! Сто лет блинов не ела, а таких вкусных — вообще никогда! И сметана у вас — прелесть!
— Ты маслице попробуй, — Глафира подвинула ей тарелочку с топленым маслом.
Юля макнула в него новый блин, откусила и удивленно посмотрела на хозяйку:
— Надо же, соленое! Откуда? С детства не пробовала!
— Так сами маслице делаем! — ответила Глафира. — В погребах храним, для того и солим, чтоб не прогоркло. Первое масло быстрее всего съедается. Максимушка мой сильно любит блины с маслом. Где ж он теперь, кровиночка моя?