Она поднесла руку к глазам.
– Дженни, – резким и охрипшим ото сна голосом произнес Трэвис, – ты в порядке?
– Да. Да. Я в порядке.
Трэвис разглядывал ее:
– В порядке?
Он несколько раз падал с лошади на полном скаку. Однажды был катапультирован из самолета, сбитого огнем неприятеля. Один раз его, связанного, волочила через площадь толпа головорезов, решивших разделаться с ним в назидание столь ненавидимым ими американцам.
Он знал, что значит слова «в порядке», произнесенные со сжатыми губами и побелевшим от боли лицом.
– Да конечно же! – прорычал он.
Он нежно взял ее за плечи и усадил на закрытый крышкой унитаз. В раковине валялась груда пузырьков. Они, видимо, были пластиковыми, но он все же оглядел ее лицо, ее руки, все ее тело – нет ли порезов?
Дженни не была ранена. Убедившись в этом, Трэвис взялся за ее запястье, чтобы убрать руку от лица.
– Не надо! – вскрикнула Дженни.
Его сердце начало биться сильнее.
– В чем дело?
– Ни в чем. Я же говорю. Я просто…
Трэвис выругался и аккуратно опустил ее руку.
Ее глаза были плотно закрыты.
Хорошо.
Крови нет. Порезов нет. Синяков нет. Но Дженни была бледной, как бумага, и ее всю трясло. Когда он попросил ее открыть глаза, она практически прошипела отказ.
– Дженни, – сказал он, присев перед ней, – тебе нужно объяснить мне, что произошло. Я проснулся, тебя не было, и я услышал, как что-то упало…
– У меня головная боль, – ответила она настолько слабым голосом, что холод пробежал по спине Трэвиса. – Так что я пришла сюда, чтобы взять что-нибудь от боли…
– Почему ты не включила свет? Почему отказываешься открыть глаза?
– Я думала, справлюсь и без света. Я знаю, где все лежит. А глаза… – Стон вырвался из ее груди.
Трэвис выругался на самого себя за столь грубое поведение.
Ей было больно! Она, вероятнее всего, жутко испугалась, а он вместо помощи засыпал ее тупыми вопросами.
– Хорошо, детка. Я понял. У тебя еще раз случилась головная боль вроде той, что была до этого. А свет…
Свет… Ну конечно же!
Его бывшая девушка страдала от мигреней. Яркий свет в несколько раз обостряет боль.
Очевидно, Дженни страдала от того же, а сейчас у нее был особенно болезненный приступ.
Трэвис выключил свет. Он включил лампу около кровати: ее мягкого света, льющегося через приоткрытую дверь, было достаточно, чтобы видеть.
– Не двигайся, – сказал он.
Взяв все, что лежало в раковине, благо все пузырьки и коробочки остались целыми и закрытыми, он отнес в спальню, выставив на комод.
Все они были подписаны, но ни одно название не было ему знакомо.
– Что именно ты искала?
Дженни ответила.
Он нашел нужный пузырек, вытряс таблетку и отнес ей:
– Секунду, милая.
У раковины стояла пластиковая кружка. Трэвис наполнил ее водой и присел перед Дженни.
– Открывай рот, – сказал он, поднеся таблетку к ее губам.
– Я могу…
– Я тебе рассказывал, как был бойскаутом в годы моей беспутной молодости? Ну давай. Прими таблетку. Хорошая девочка. А теперь запей…
Он поставил кружку на раковину, а затем взял аккуратно уложенное маленькое полотенце, пропитал его холодной водой, выжал и вернулся к ней.
Ее глаза все еще были закрыты, лицо бледное. Он взял ее руку и вложил в нее прохладное, влажное полотенце.
– Прижми его к глазам, милая.
– Ох, Трэвис, ты не должен…
– Это мой долг, – нарочито серьезно ответил он, – как бойскаута. Могу всю клятву повторить, если хочешь.
Она робко рассмеялась. Ее сердце переполнилось радостью.
– Ты был бойскаутом? Серьезно?
– Ну, не совсем… У нас с братьями были свои представления об этом.
«Говори, – сказал он себе, увидев, как цвет возвращается ее лицу, – говори, продолжай говорить, пусть она сосредоточится на твоем голосе и забудет о боли».
– Кроме того, мистер Ротвейлер, лидер бойскаутов, нас ненавидел.
– Его звали не Ротвейлер!
Хорошо. Отлично. Она слушала, обращала внимание на его глупые шутки. Таблетка и компресс работали.
– Почему ты такая умная, Дженни? Его звали Ботуайлдер. Проще было звать его Ротвейлером.
– И он вас ненавидел?
– Да, видишь ли, мы перевернули его туалет во дворе.
Дженни застонала от боли. Все внутри Трэвиса перевернулось. Он взял ее на руки. Она крепко обхватила его шею.
– Сейчас ни у кого уже нет туалетов во дворе, – вяло произнесла Дженни.
– А вот у Ротвейлера был, – бросил Трэвис по дороге в спальню. – Он жену и всех девятнадцать своих детей заставлял им пользоваться.
Снова – мягкий, нежнейший смешок. Снова захотелось подпрыгнуть от восторга.
– Не девятнадцать, – сквозь зевоту сказала она.
– Ладно, не девятнадцать. Восемнадцать.
Он аккуратно уложил ее на кровать.
Трэвис выключил лампу. Рассветало, и комната приобрела нежнейший оттенок серого.
Дженни была нагой и прекрасной, но лишь сейчас он заметил, как в ней грациозно сочетались сила и уязвимость.
– Трэвис, – прошептала она.
– Я здесь, Дженни.
– Спасибо…
И она уснула.
Посмотрев на нее минуту, Трэвис взялся за свои вещи…
Но он не хотел уходить. Он не собирался ее оставлять.
Она нуждалась в нем!
Трэвис отложил одежду. Приподнял одеяло и лег вместе с ней.
Дженни вздохнула во сне и прижалась к нему так, будто они всю жизнь спали вместе.
Он сжал ее в объятиях. Поцеловал в лоб.
И провалился в глубокий сон.
Солнечный свет ослепил Трэвиса. Простонав, он перевернулся на живот.
И едва не выпал из кровати.
Трэвис резко раскрыл глаза. Узенькая комната. Узенькая кровать. Узенькое окно. Где он и что происходит?
Ну конечно! Дженни. Он привез ее домой, и они занялись любовью. Это было невероятно!
Затем она была так больна… Эта мигрень…
– Дженни, – окликнул он, вскакивая.
Он остался на ночь, чтобы заботиться о ней. Да уж, хорошо он управился! Он даже не слышал, как Дженни встала с кровати. Где же она? Ей снова плохо?