Их жизнь с Эммой после увольнения превратилась в один тягучий и тоскливый день. С той лишь разницей, что Эмма из дня сбегала в ночь и наворачивала километры на спидометр мотоцикла, а Ольга оставалась с самой собой наедине. Иногда ей казалось, что она медленно лишается рассудка. А вчера обнаружила у себя седой волос и долго плакала.
— Сил, говоришь? — усмехнулась дочь. Она раздвинула учебники, извлекла из-под них кусочек подсохшего сыра и аккуратно отправила его в рот. — Силы у меня есть. А еще у меня есть друзья. Они нравятся мне, а я нравлюсь им, разумеется.
Единственным качеством, не унаследованным от Ольги, а воспитанным Эммой в себе самостоятельно, оказалась потрясающая самоуверенность.
— Твои друзья? Ты имеешь в виду эту шайку мотокретинов?
— А ты моих друзей не тронь! Ты лучше своих таких же заведи! — обозлилась Эмма. — Лучше радуйся, что твоя дочь согласна мчаться в школу за очередной порцией бесплатных знаний. Зачем отказываться от дармового?
Эмма картинно взгрустнула:
— Я бедна, как байкер зимой. И если мама не в состоянии купить мне качественную начинку для мозгов, не может меня отправить в приличную школу, то и нечего возражать против моих друзей и того, как я живу.
Дочь заинтересованно посмотрела на маму.
— Странно, что у тебя никого нет, мамуля. С твоей внешностью ты могла бы вертеть сотней мужиков. И нам обеим тогда не пришлось бы вертеться самим…
— Как это — вертеть? — не поняла Ольга. — Мне, что же, по-твоему, на панель идти, что ли?
— Не знаю, не знаю. — Эмма оценивающе продолжала разглядывать маму. — Вообще-то…
— Как ты можешь такое говорить? — У Ольги комок подкатил к горлу, и она едва выговаривала слова. — Я сделала для тебя все! Да, трудно сейчас, но я думаю…
— Ах ты думаешь? — Эмма нехорошо улыбнулась. — А я сомневаюсь, что ты вообще умеешь это делать. Если бы умела, мы не оказались бы в нищете. И мой папа сидел бы сейчас здесь и ел вторую порцию блинчиков со сметаной. Если, конечно, он имелся вообще, этот самый папа…
Ольга вскочила, опираясь о край стола подрагивающими руками.
— Ты, ты… Как ты можешь?
— Могу, мамуль, могу, — спокойно продолжала Эмма. — Кстати, а почему ты считаешь, что я твоя дочь?
Ольга непонимающе взглянула на Эмму. Та отхлебнула кофе из чашки с нарисованными на ней тремя мухоморами и продолжила:
— Я что имею в виду… Может, мой папа, на существовании которого ты настаиваешь, вообще хотел, чтобы его дочь родилась у другой женщины?
Ольга предпочла не задумываться над выпадами Эммы:
— Мне сейчас нелегко, но я найду работу и…
— Никогда ты ее не найдешь. — Эмма допила последний глоток кофе и отправилась мыть чашку.
— Ну, ты знаешь, трудно по специальности устроиться. Я стараюсь, ты должна мне верить и меня поддерживать.
— А зачем? Чего время терять, тебя поддерживать? Все равно по специальности сейчас уже никто не работает, таких мест нет. И на рынок больше не ходи. Помнишь, эти, в дубленках нараспашку, собрались вокруг тебя, все зубами цокали и словно новую машину разглядывали.
Эмма на секунду задумалась.
— Работают там, где можно заработать. А как — это не важно. Настоящая зелень не желтеет. — Дочь с сомнением взглянула на Ольгу. — Может, тебе замуж выйти? Нет, в самом деле! Найдем богатого папочку и будем счастливы!
Ольга опустилась на стул, откинулась на спинку и закрыла глаза.
— Время идет, мам. Мне в школу пора. На алгебру я уже опоздала, а жаль.
Эмма смахнула учебники, тетради и фломастеры со стола в кожаный рюкзачок с гордой надписью «Born to Be Wild», щелкнула замками, встала и потянулась. Ольга с ужасом увидела на ее предплечье татуировку: очень красивая и очень злая акула грациозно изгибалась, зловеще оскалившись. Еще вчера татуировка отсутствовала.
— Пока, мам!
Эмма исчезла. Ольга подошла к окну.
Прямо под окнами стояли несколько черных, изрядно потрепанных мотоциклов. На утреннем солнце поблескивал хром многочисленных металлических деталей непонятного для Ольги назначения. Тишина утреннего двора изредка разрывалась треском двигателей, опробуемых то ли от скуки, то ли из озорства.
Один из байкеров, длинный, чернявый и гривастый, как вороной конь, стоял на седле мотоцикла, запрокинув голову и балансируя одной рукой. В другой он сжимал початую бутылку пива, которое жадно пил. Его приятели дружно ржали и толкали мотоцикл ногами. Байкер раскачивался, и у Ольги заходилось сердце.
Парень, естественно, упал, крепко приложившись головой об асфальт. Ольга прижала ладонь ко рту. Байкер вскочил, затряс головой и громко расхохотался. Смех звучал вполне здоровый, без признаков истерии. Закурив, парень присоединился ко всей компании. Его громко хлопали по кожаной жилетке.
Ольга выругалась единственным ругательством, которое себе позволяла:
— Черт!
Байкеры внезапно пришли в движение. Они засуетились и бросились разогревать двигатели. Ага, вот почему! Из подъезда гордой походкой вышла Эмма. Байкеры ожесточенно заспорили. Очевидно, решали, кто повезет ее сегодня. Ольга невольно залюбовалась дочерью. Ее красота просто поразительна. Мама вздохнула.
Эмма решила все просто. Согнала одного из байкеров с мотоцикла, прыгнула в седло, рванула прямо с места на приличной скорости и мгновенно скрылась за углом. Байкеры поочередно улетали прочь на ревущих машинах, а во двор вернулась тишина.
Ольга заварила свежий кофе, извлекла из-под сиденья кухонного уголка газеты и пододвинула телефон. Открыв единственный сохранившийся дома чистый блокнот, отвинтила колпачок перьевой ручки (Ольга любила чернила) и открыла газету с ободряющим названием «Последняя надежда: работа в Москве».
…Таня старалась устроиться поудобней и потащила под голову то, что посчитала подушкой. «Подушка» оказалась плоской, жесткой и с клавишами. Она и называлась — клавиатура. Резкий писк заставил Таню вскинуть голову и сонными непонимающими глазами уставиться прямо перед собой. Мелькали пятна и цветные столбики, взмывающие вверх и стремительно падающие.
Постепенно предметы приняли привычные очертания, и она поняла, что сидит за столом в своей комнате, почти уткнувшись лицом в монитор компьютера. По экрану бегали строчки букв. Одна из строк категорически заявляла: «До окончания обработки данных осталось тридцать минут».
Черт! Когда же она уснула? В котором часу? А, не все ли равно! Главное, данные введены, обработаны, значит, день и ночь прошли не зря. Можно повесить себе на грудь большую бронзовую медаль.
Кстати, о груди. Таня ее осторожно потрогала и закатала к горлу свитер. От лежания на столе нежные и довольно крупные предметы пересекла красная борозда.
Черт! Черт! Она стала яростно растирать грудь, посматривая на экран. Внезапно опомнившись, быстро опустила свитер. Кому, в конце концов, нужна ее грудь в сей ранний час? Половозрелые объекты мужского рода рядом не наблюдались. И давно. Может, и к лучшему.