– Ну ты, европа, а этот, гвардейско-кирасирский умеешь? Па-па-па-пам! Пам-пам! Па-па-па-пам! А?
Франц кивнул. О чем шла речь, он догадался и без перевода. И тут же начал старательно подбирать заданную мелодию.
– О! Ты гляди! – Федосов просветлел. – Не только ведь грабить умеют! Беру!
Франц улыбался. Ну, еще бы! Наконец-то нашелся человек, оценивший его как музыканта! И Франц стал сбивчиво объяснять, что он и есть музыкант, а кондитер из него никудышний… Но его не слушали да и не понимали. Потому что не было рядом человека, знающего по-немецки.
(И хорошо, и не надо нам их! – маиор Ив. Скрига.).
И всё равно Франц был доволен. Сбылась его мечта – он музыкант! А что касается остальных, то про их мечты никто не спрашивал. Поэтому:
– Так что, – спросил Дюваль, – переговоры, я так понял, закончились?
– М-м… В общем, да, – кивнул Дементьев. – И результат их таков: майор не покушается на вашу свободу, однако реквизирует ваших лошадей. Пойдемте, я провожу вас, – и сотник вновь перешел на русский: – Рябов, Тыртов, за мной!
Дюваль нахмурился, однако спорить было явно бесполезно, и он, вслед за Чико и Мадам, тоже сошел с седла. Спешились и названные казаки. А сотник тронул лошадь и, указывая вперед, сказал:
– Вон туда, за холм, к лесу.
Дюваль посмотрел на казаков, которые торопливо и в то же время нехотя заряжали ружья… И все понял! Но он не стал обижаться на друга или о чем-нибудь его просить, потому что прекрасно понимал, что присяга есть присяга, а приказ есть приказ. Тем более, что сержант сам же видел, как Гринка спорил с майором, да тот, как видно, настоял. Ведь старший в звании! Вот только зря, подумал сержант, казак вздумал хитрить, потому что расстрел, так и расстрел, а смерть, так…
Тогда главное вот что: когда она приходит, то в это время не думать о самом дорогом: о доме, о матушке. Если будешь думать о самом дорогом, то тебе станет жалко уходящей жизни и ты тогда можешь наделать всяких глупостей, а то и вовсе смалодушничать. А умирают в жизни только раз, и, значит, потом не исправишь, вот так-то! И он, сержант, не думает, и он, сержант, готов. А его подчиненный? Сержант украдкой посмотрел на Чико – тот тоже был весьма спокоен, вот разве что несколько бледен. Ну что ж, и так тоже неплохо, подумал сержант и даже повеселел, оглянулся на оставшуюся при кирасирах Мадам…
Но нет – Мадам шла рядом с ним! Сержант остановился и сказал:
– Мадам! А вы куда это?!
– Я с вами, – сказала Мадам. – Вы же обещали не оставлять меня посреди голого поля!
– Но в такой шубе, Мадам, вы далеко не уйдете!
– А я буду за вас держаться! – сказала Мадам, цепко схватила его под руку и тут же едва слышно прибавила: – Так надо! Молчите!
– Но… – начал было сержант…
Но тут Федосов перебил его.
– Эй, сотник! Ты куда красотку поволок?! – обеспокоенно крикнул майор.
Григорий остановился, вопрошающе посмотрел на Мадам, прикинул что-то… и ответил:
– Она решила погибнуть вместе с земляками.
Однако даже это неожиданное известие не заставило Федосова отменить расстрел. Он только пожал плечами – мол, странный народ эти женщины, особенно француженки, любовницы его злейших врагов! Подумав так, майор повернулся к оставшимся при нем казакам и выкинул три пальца.
– Ну!
Еще трое казаков спешились и пошли догонять товарищей.
Григорий не оборачиваясь ехал впереди. За ним, по колено в снегу, шли все остальные, то есть казаки и пленные. Чико растерянно улыбался и как мог убеждал себя в том, что это все неправда, что он сейчас проснется. Дюваль же был мрачен.
– Зря вы это сделали, Мадам, – недовольно сказал он. – И не потому, что их трое, а я один. – Сержант оглянулся. – Простите, их уже шестеро. Но дело вовсе не в количестве, а в том, что среди этих шестерых один – мой друг, и я не помешаю другу. Тем более, что русские, возможно, в чем-то и правы…
Немного подождав и так и не услышав никакого ответа, сержант еще больше нахмурился и с раздражением спросил:
– Зачем вы пошли за мной? Ведь вы прекрасно понимаете по-русски! Вы что, хотите увидеть, как меня убьют? Но это скучно!
– Нет, – тихо сказала Мадам. – Я хочу увидеть нечто другое.
– Ах, даже так! – гневно воскликнул сержант. – Так знайте: я никому не позволю выпрашивать мое помилование!
– Шарль!
– Замолчите!
И больше они не обмолвились ни словом.
Спустившись в низину, Григорий обернулся – кирасир уже не было видно. Тогда он осадил лошадь и сказал:
– Здесь!
Казаки остановились. Остановились и пленные. Григорий отрывисто бросил команду, и казаки защелкали курками.
– Мадам! – окликнул Григорий.
Мадам подошла к нему. Григорий сошел с лошади, подсадил Мадам в седло, а сам встал рядом с казаками.
Чико глянул на Мадам, торопливо подмигнул Дювалю и еще торопливей шепнул:
– Ведьма она! А я что говорил!
– Трус! – прошептал в ответ сержант.
– Я? – обиделся Чико. – Ну, нет! – и, повернувшись к русским, крикнул:
– Да здравствует император!
– Какой? – хмуро спросил Григорий.
Но Чико в ответ только пожал плечами – мол, разве теперь не все равно?!
Сержант молчал. А казаки тем временем выстроились в линию, подняли ружья, прицелились – в головы. С десяти шагов даже самая твердолобая голова разлетится вдребезги, равнодушно подумал сержант. А что такое дребезги? Дребезги – это война. Грызня генералов, шпионаж. Мадам – шпионка или нет? Нет, о Мадам лучше не думать, надо думать о пустяках. Так что ж такое дребезги? Дребезги – это полковничьи эполеты, Шевардинский редут, Колоцкий монастырь, жена, Мари, Мадам… Нет, надо думать о пустяках! Итак, дребезги – это как брызги. Как брызги Гаронны, дом, матушка… Нет, лучше вообще ни о чем не думать, лучше смотреть. Вот Гринка встает на правый фланг. Откашлялся и говорит. Что он говорит? Опять по-русски?
А Гринка говорил:
– Во ознаменование победоносного окончания кампании, во славу русского оружия… – рука его дернулась вверх. – Салют!
Ружья дружно рванулись вслед за рукой, и пули ушли в синее небо. Синее, без единого облачко небо. Чико глупо рассмеялся, а сержант утер пот со лба и признался:
– А я подумал, что расстрел.
– Вот за это, Шарль, тебя и разжаловали, – хмуро сказал сотник, подошел к Мадам и пожелал: – Счастливого пути, сударыня.
– Благодарю, – улыбнулась Мадам и добавила несколько слов по-русски. Сотник нахмурился, спросил, Мадам покраснела, ответила… Григорий с тем же мрачным видом поцеловал ей – даме! – руку и, кликнув казаков, пошел обратно.