Наш господарь хмыкнул в усы и дерзко отвечает:
— Какой я тебе пан? Я глебский господарь. Ты же сам меня только что так величал.
Цмок брови свел, как будто бы задумался, потом говорит:
— Да, глебский, это верно. Пусть и дальше Глебск будет твоим, позволяю. Но смотри у меня, на большее чтоб не замахивался. А то, я слышал, говорят, что ты именуешь себя Великим князем, хозяином над всем нашим Краем. А хозяин здесь только один — это я. Понял меня?
Наш господарь молчит, но, сразу видно, сильно разъярился. А Цмок, как будто бы этого не замечая, говорит дальше:
— Э, пан Борис! Пан Глеб, мой зять, а ваш первый глебский господарь, был куда понятливей. Я ему за это многое прощал и позволял. И тебе, Борис, если будешь понятливым, тоже позволю. Будешь ты у них грозой, всех будешь вот так вот держать, в кулаке! А пока поклонись мне, Борис, спина не переломится. Поклонись, положи булаву. Потому что как один в Крае хозяин, так и хозяйская булава тоже должна быть только одна. Вот она!
Тут он поднял свою булаву и погрозил ею Борису.
Тогда и Борис свою поднял, сказал:
— Нет, вот она!
— Га! — засмеялся Цмок. — А вот мы сейчас как раз и проверим, кто из нас прав!
Спрыгнул он с трона и стал в первую позицию. Наш господарь тоже изготовился. Росту он был большого, в плечах тоже широкий, а силы в нем и вообще было не мерено — быка кулаком убивал, зубра хватал за рога и валил. Но тут же Цмок! Я не выдержал и закричал:
— Ваша великость, одумайся! Он же тебя убьет!
А он, даже не обернувшись, в ответ:
— Сам знаю! Не ори!
И сразу б-бам на него! А он ему — ба-бам! А наш его! А он на нашего! Гром! Искры! Лязг! Б-бам! Б-ба-бам! Бьются они, пол под ними дрожит, самоцветы из булав как пули разлетаются. Топот, ругань, грохот, скрежет! Кружат они один вокруг другого, бьют, бьют, но никак не пробьют, не достанут. А тут чего! Тут только один раз достань — и все, тут же какая сила и сколько железа, ого!
Но не достали, ни тот и ни этот. А было вот как: Цмок ка-ак маханул! Борис ка-ак прикрылся! Гром! Молния! И разлетелась его булава на куски. Борис стоит, шатается. Цмок свою булаву опустил, говорит:
— Ну что, видал, чья взяла? А теперь кланяйся мне!
— Э, нет! — отвечает Борис. — Как булава теперь только одна, так и хозяин должен быть только один. Давай на саблях!
— А давай!
Цмок отбросил булаву, покатилась она, загудела. Потом они выхватили сабли. Сошлись, размахнулись…
Цмок ш-шах! — и разрубил Борисову саблю напополам! А потом еще ш-шах! — и самого Бориса тоже пополам!
Упал Борис, наш господарь, кровью залился. Я стою. Цмок ко мне поворачивается, говорит:
— Ну что, пан бывший судья, все у нас было по закону?
Я молчу. Ох, страшно мне было! Потом все же говорю:
— Нет, пан Цмок, не по закону.
Он аж почернел! Заревел:
— Ты что это такое мелешь, дурень?!
А я:
— Я, поважаный, не мелю, а утверждаю, что это был не честный двубой, а подлое убийство. Потому что ты одолел его не своей силой, своей ловкостью, а посредством обмана. Ты на него чары напустил, вот что!
Он засмеялся, говорит:
— Э! Ты вот куда загнул! Значит, ты и вправду дурень, пан Стремка. Чары — это и есть моя сила. А у него такой силы не было. И у тебя тоже нет. И у них у всех там, наверху, тоже нет такой силы. Так кто тогда в Крае хозяин? Отвечай! Я тебя спрашиваю!
А я молчу. А что! Борис не отвечал, Борис не кланялся. А я что, быдло, что ли? Стою, как будто шомпол проглотил. Тогда Цмок злобно засмеялся, саблей на меня замахнулся, потом ка-ак шахнет!..
И убил бы он меня, чего и говорить. Но тут меня сзади ка-ак схватят, ка-ак рванут на себя! Я и полетел назад, наверх, во тьму, в этот угар, в эту нору и в этот метан, в тесноту, в душегубку! Летел, летел!..
Все, потерял сознание…
Сколько я тогда был без сознания, этого никто не знает. А очнулся я уже утром, было светло…
Но это светло я не сразу увидел, а сперва опять лежал с закрытыми глазами, хлестали меня по щекам, трясли как грушу, водой обливали и снова трясли. Потом вдруг слышу — Демьян говорит:
— Околел.
Тут мои глаза сразу сами собой открылись. Смотрю: точно, это Демьян надо мной. А рядом с ним еще какие- то хлопы и хлопцы. Бунтовщики! А я лежу под старой олешиной, возле Цмоковой норы. Хлопов вокруг много, а панов ни одного. Э, думаю, вот оно что, вот чего кукушка накуковала! Но ничего пока не говорю, лежу, молчу. Тогда Демьян говорит:
— А ты, пан, далеко забрался. На сто саженей, если мерить по веревке. И что ты там видел?
Но я первым делом сам спрашиваю:
— Где господарь?
— А где ему быть?
— Он был вместе со мной, — говорю. — Там же было две веревки.
— Да, — кивает Демьян, — было две. Только на одной был ты, был далеко, на ста саженях. А вторую тут, совсем рядом, неглубоко, кто-то ножом обрезал.
— Кто?
— А я почем знаю! А у ваших спрашивать теперь уже не у кого. Мы их тут всех замесили.
— Ночью?
— Да, ночью. Как котят. Всю вашу панско-подпанскую нечисть! А тебе повезло. Мы твою веревку уже только наутро заметили, когда задор уже прошел. Так, говоришь, до Цмока лазил, пан судья? И что ты там увидел?
Я подумал, подумал… И рассказал ему все, как оно было, без утайки. Громко рассказывал, чтобы всем было слышно. А что! А промолчи я тогда, а они потом меня убей, и тогда бы никто никогда не узнал, как Борис уходил. А так, глядишь, не только они, но и наше панство рано или поздно об этом дознается, тогда Борисовым будет почет, а Борис о Борисовых больше всего и беспокоился, даже хоругвь целовал. Я хлопам и об этом тоже рассказал. Потом спросил:
— А где великая хоругвь?
— В дрыгве, где же еще ей быть! — злобно ответил Демьян. — А сейчас и ты там будешь. Зачем нам набрехал, собака?! Что, думаешь, я так тебе и поверю, будто Цмок хотел с Бориской снюхаться, хотел ему весь Край отдать? Брехня это! Цмок не за вас, а за нас! Цмок его заманил и убил, вот как это было, понял?! Скажи, что понял, ну! Скажи, что так оно и было! Ну! Гад, не молчи!
Я лежу и ухом не веду. Он тогда подскочил, схватил лопату…
Ат, что за лопата! Я такой нигде не видел: огнем горит, кровь с нее капает! Жуть! А он еще орет:
— Скажи, как я сказал! А не то разрублю пополам, как червя!
— Руби, — я говорю. — Но все равно как оно было, так оно и есть.
Он тогда…
Ф-фу, пронесло! Он тогда лопату опустил и вдруг как засмеется! Потом говорит: