Пятнадцать лет! Страшно представить! И страшно, конечно, не мне, а всем тем злодеям и негодяям, ворам, разбойникам, фальшивомонетчикам, конокрадам, подпильщикам гирь, усекновителям мерных локтей, резчикам поддельных печатей и всем прочим нечистым на руку людишкам, посмевших за эти последние пятнадцать лет сунуться в пределы вверенного мне повета. А мне ничуть не страшно. Потому что я всегда судил по закону и только по закону, каким бы нелепым он мне порою ни казался. И при этом я никогда не брал ни деньгами, ни товарами, ни много еще чем, не стану и перечислять, чем именно, потому что если взяться называть все то, что мне в разное время предлагали, то никакой бумаги в моем доме на это не хватит. А если бы и хватило, то загорелась бы та бумага синим пламенем, когда бы я только начал именовать тех, кто мне все это смел предлагать.
Однако я отвлекаюсь. И отвлекаюсь совершенно напрасно, потому что и без того никто в нашем повете не сомневается в чистоте моего доброго имени. А если бы только кто посмел бы усомниться, то посмотрели бы вы тогда, как бы я его славно отделал. Ого! Чего- чего, а саблей пан Стремка владеет ничуть не хуже, чем пером. И крови он в своей жизни пустил много больше, чем исчеркал чернил. И вообще, мне до недавнего времени казалось, что ничем уже меня не удивишь, ничем не запугаешь.
Но тут вдруг прибежали ко мне два гайдука, Сенька да Гришка, выслушал я их, после съездил на место и понял…
Что я понял? Да ничего конкретного! Вот что особенно обидно. Славный пан Стремка — и вдруг пень пнем.
Ну да не буду забегать вперед, а распишу все по порядку, как этого сам обычно от всех требую. И, положа руку на Священное Писание, заранее скажу, что все, здесь изложенное, чистая правда, какой бы нелепой она вам, Панове, ни показалась.
Итак, в то утро я, как и всегда, сидел у себя в кабинете и читал Статут. Вдруг мне мои домашние говорят, что прибежали два гайдука из Сымонья, Сенька Цвик и Гришка Малый, и слезно просят срочно их принять. Ат, думаю, только их мне сейчас не хватало. Но ладно, говорю, пропустите.
Пропустили. Они входят. Ох, вид у них был варьятский! У обоих рожи белые в черные пятна, глаза по яблоку, руки колотятся. Шапки, хамы, говорю, долой, вы не в корчме! Сняли они шапки, кинулись мне в ноги и заорали, завизжали, как пьяные бабы, понесли невесть какую околесицу, и оба сразу вразнобой. Я их сапогом, сапогом! Говорю:
— Так! Гришка, ты молчи, а ты, Сенька, говори! И медленно! Я, может, буду твою речь записывать.
Я знаю, что хлопы, если они видят, что их речь записывают, сразу робеют и хоть становятся косноязычными, но зато почти никогда не брешут. Грамотный человек за работой на них всегда действует прямо-таки завораживающе, будто ведьмак какой.
И вот я опять сел за стол, открыл допросную тетрадь и приготовился записывать. Сенька заговорил. Он, этот Сенька, не дурень. Он изложил довольно складно. Я задал ему всего несколько наводящих вопросов, и картина случившегося для меня сложилась окончательно. Но была она настолько дикая и невероятная, что я на всякий случай обратился к Гришке, напомнил ему, что за лживое показание по закону положено вырывание языка, после чего велел ему еще раз рассказать о вчерашнем. Гришка худо-бедно рассказал. В деталях у них было много путаницы, но зато общая канва событий была ими схвачена довольно-таки одинаково. То есть допрос шел хорошо и давал ощутимые результаты…
А я, тем не менее, ни словечка из их показаний не записал. А что! Вот так вот сейчас запиши, думал я, а потом обо мне все станут говорить, что-де старый Стремка совсем с глузду съехал! Это уже теперь, когда я точно знаю, что они говорили чистую правду, я могу смело запечатлевать все это на бумаге. Что я и делаю.
Так вот. Прошлой ночью они, Сенька и Гришка, раньше князя Сымона, а теперь, по беззаконному принуждению, князя Федора гайдуки, стояли на внешнем карауле. Это значит, что они еще с вечера вышли из Сымонова маёнтка, пересекли озеро по льду и расположились на берегу, рядом с разобранным по случаю вражды мостом. Расположились они скрытно, потому что все в Сымонье знали, что на них должен со дня на день (точнее, с ночи на ночь) наехать пан князь Мартын со своими разбойниками. Так оно и случилось: ближе к полуночи орава этих разбойников показалась на берегу озера, буквально шагах в двадцати от затаившихся в снегу караульных. У разбойников, как оказалось, были сообщники в маёнтке. Замечу в скобках, что сообщники для грязного дела найдутся у нас всегда и при этом очень быстро. Так вот, разбойники посредством фонаря снеслись со своими сообщниками, те открыли им ворота, а эти кинулись к ним вскачь по льду озера.
О том, что потом сотворилось на озере, теперь без умолку болтает весь повет, вам это прекрасно известно. Поэтому напомню только вкратце: какое-то огромное трехглавое чудовище, взламывая лед, вдруг выскочило из-под воды, набросилось на маёнток и сожрало его вместе с обороняющимися и нападавшими, а потом нырнуло на дно и исчезло. И остров вместе с маёнтком исчез. Все, кроме Сеньки и Гришки, погибли.
Все? Как бы не так! Про «все» болтают у нас те, кому не следует знать больше положенного. И в этом моя заслуга! Потому что я Сеньке и Гришке сразу строго-настрого, под угрозой посажения на кол, запретил хоть кому бы то ни было сболтнуть хоть одно-единственное лишнее словечко. Вот почему о том, что один из нападавших разбойников все-таки остался в живых, никому из посторонних пока что неизвестно. Это мною было сделано специально в интересах следствия.
И также в интересах следствия я велел своим домашним тут же, у меня в кабинете, как следует накормить Сеньку и Гришку, потом дать мне и им добрых коней, потом я еще взял с собой пятерых своих гайдуков, и мы незамедлительно отправились на место происшествия.
Когда мы выехали с моего двора, время было уже ближе к полудню, так что народу на улицах толклось предостаточно. Конечно, по сравнению со столичным Глебском наш поветовый Зыбчицы город небольшой. Но не такой уже и малый. У нас есть четыре больших каменных церкви, каменный же, и очень добротный и просторный, Дом соймов, иначе Панский дом, и тоже каменная ратуша, а также большой, богатый и довольно чистый рынок, цены на котором вдвое ниже столичных, а качество продуктов вдвое выше. Кроме того, у нас в Зыбчицах хорошо развито кожевенное и смолокуренное производство. Правда, эти негодяи, особенно смолокуры, народ злобный и пьющий, в большие праздники с ними всегда много хлопот. Да и прочее население города, к моему великому сожалению, почти поголовно склонно к правонарушениям. Поэтому вид пана поветового судьи, выехавшего по срочному делу (о чем всегда можно легко догадаться по наличию при нем вооруженных гайдуков) обычно приводит их в сильное раздражение. Единственно, что их сдерживает от крайних действий, так это двухсаженный кнут, с которым я никогда не расстаюсь. А к их косым, недружелюбным взглядам я давно привык. И к брани за спиной тоже привык.
А вот на этот раз народ на улицах встретил меня совсем по-другому. Люди останавливались и смотрели на меня с явным уважением. Мало того! Не раз и не два я даже видел на их лицах доброжелательные, ободряющие улыбки, а среди приглушенных возгласов за моей спиной преобладали положительные, вроде того, что, мол, это наш пан судья, о, пан судья у нас горазд, пан судья, пан судья…