Ярома ничего на это не сказал, только рукой махнул. Потом помолчал, помолчал и говорит:
— А вы, пан судья, когда к нему в нору полезли, убить его хотели, да?
Ну что тут скажешь, а?! И я сказал так:
— Нет, — говорю, — не убивать я его лез. А допросить. Потому что первым делом я должен знать, кто передо мной — человек, который может прикинуться зверем, или зверь, который иногда человеком прикидывается. Если это человек, тогда что получается? А то, что всякая охота на него — это покушение на убийство. И тогда дальше: пан Микола Бугайчик на убийство покусился, а Цмок, обороняясь, сам его убил. Значит, в этом деле Цмок не виноват, а виноват сам Бугайчик. Значит, это дело закрываем, здесь виноватых нет. Берем дальше: пан Михал. Ну, тут пан Михал первым в него стрельнул, тут совсем все сразу ясно. А потом и вообще, Цмок его не жрал, не убивал, а это просто пан Михал по своей неосторожности утопился в дрыгве. Значит, и здесь за Цмоком тоже нет состава преступления. Понятно?
Ярома кивает — понятно. Потом:
— А грабари? А старый князь?
— А Цмок там был?
Хлоп и молчит. Вот то-то же!
Да он только опять:
— А сколько у него голов, это зачем?
Ну, думаю, я тебе и так уже слишком много чего рассказал! И потому я ему так тогда ответил:
— А головы, это вот для чего: если голова одна, то и личность одна, а если три головы, значит, три личности, значит, это уже сговор, разбойничья шайка, тут будет уже совсем другое, более суровое наказание. Ну так какой он из себя? Не томи ты меня, не зли! Отвечай!
А он молчит. Долго молчал. А потом говорит:
— А я знаю, почему ты не хотел его убивать. Потому что не хуже моего знаешь: это он, Цмок, нашу землю и держит!
Я разозлился, говорю:
— Нашу землю держит закон!
Он:
— А Цмок — это и есть закон.
Я:
— Может быть. Такое не исключено. Но ты мне все-таки скажи, какой он из себя, этот Цмок? Как ты его выследил? Почему он тебя не сожрал? Почему вчера яма была, а сегодня ямы нет? Почему ты, ведьмак, меня в норе не бросил? Ты с ним в сговоре или нет? Он человек или он зверь? Он один или их много? Ты мне хоть что-нибудь скажи!
Вот до чего я тогда разошелся. А он вилял, вилял, вилял, вилял — и так ничего мне толком не сказал. Ну, разве что сказал, что люди будут пострашнее Цмока. Так это и без него мне было известно, я ж не слепой. Вот я и вижу — ночь прошла, а я так ничего и не узнал. Вышел я на мороз, плюнул, сел на коня, велел гайдукам, чтоб они за Яромой зорко присматривали, ну и за пущей тоже, мало ли чего, а сам я, говорю, поеду дальше.
— Куда?
— Не ваше дело!
И уехал.
В Купинки, до пана Юзафа, я рано приехал. Пан Юзаф еще спал, встретила меня Анелька на крыльце, спросила, подобру ли ехал. Да как сказать, отвечаю, можно и так, что подобру, вот только один раз волки меня сильно досаждали.
— И что?
— Да отстегался, — говорю. — Четверых до смерти засек, остальные отстали.
— Кнут у вас, пан судья, знаменитый, — она говорит.
— Да, — соглашаюсь, — добрый кнут. Кого надо, так того и под землей достанет.
— Это про кого же вы так грозно?
— Да все про злодеев, про них, моя прекрасная Анелька. А ты все хорошеешь!
— А! — говорит. И отмахнулась.
Ну, это понятно. Зачем бабе хорошеть? Бабе надо деток, и побольше. Ну да ладно. Тут прибежал ихний гайдук, он же хлоп, стремя мне попридержал, я слез с коня, пошли мы к ним в палац. Там я глянул на ковер и говорю:
— Покойного Мартына сабля.
— Так, — кивает Анелька, — его.
— И висит она недавно, — говорю. — Да это и понятно. Упокой, Господи, раба твоего Мартына и всю кротость его.
Сел я на лавку, расстегнулся. Анелька кинулась собирать на стол. Еще не собрала, вышел пан Юзаф.
— С добром ли ехалось?
— С добром. Но не с добром приехалось.
— Это понятно, — говорит пан Юзаф. — Судья добрым гостем не бывает.
Ох, тут я взвился! Говорю:
— Что это у нас за держава такая! Почему это для всех для вас закон — что пугало?! А не ваши ли деды и прадеды эти самые законы сочиняли?!
— Одно дело, пан Галигор, сочинять, а совсем другое исполнять.
— Вот то-то и оно! Вот я затем над вами и поставлен, — говорю, — чтоб вы своих дедов и прадедов не забывали бы да поважали!
Он засмеялся, говорит:
— Да ладно вам, пан Галигор, я пошутил.
Ничего себе шуточки! Ну да и правда ладно. Ибо уже пора к столу. Окорока у пана Юзафа отменные, это всему повету известно. А тут он еще моргнул — и Анелька принесла три бутылки… а потом еще одну, и все это чужинское шипучее.
— О! — говорю. — Богат ты, пан Юзаф!
— Ну, и не беден, — говорит, — да и гостю долгожданному всегда рад сделать радость.
— Ой, долгожданный ли? А разве ждал?
— А разве нет? Или я, пан Галигор, след путал, а?
Точно, не путал. Я молчу. А он дальше говорит:
— Только я думал, что вы еще вчера приедете. Что, задержало что-нибудь? — и смотрит на меня, и усмехается.
Ат, думаю, ну ладно! И сразу хожу с козырей — говорю:
— Да, задержался я. На старых вырубках. Я там к Цмоку в нору лазил!
Ох, он тут прямо подскочил! А после сел, откупорил шипучего, нам всем троим налил, мы выпили, он говорит:
— Видел его?
— Я нет. А ты?
Насупился пан Юзаф. Помолчал, а после говорит:
— Я видел.
— Как?
Он молчит. Я говорю:
— Все как было с самого начала рассказывай. А я потом все это к делу приобщу, так и знай!
Он согласно головой кивает, еще раз наливает нам, мы начинаем выпивать и закусывать, а он нам подробно рассказывает, как звали его от пана князя Федора, он отказался, но как потом пошел он за паном князем Мартыном, как они дошли до озера, как там, на самом берегу, его Жучик вдруг вздыбился и не пошел на лед, как начал вскидывать, делать козла и прочее, а пан князь Мартын и остальное панство кинулось к маёнтку, как Цмок из-подо льда вдруг выскочил, всех их пожрал и исчез.
— Сколько у него было голов? — говорю.
— Было три, — отвечает.
— Так, хорошо, — говорю. — А на пана Михала шел одноглавый. Ну ладно! А Жучик у тебя вон какой умник. Почуял гада, получается.
— Почуял.
— А дальше было что?
Дальше он рассказал мне, как он с Яромой ездил на старые вырубки и какая там была яма. И была на дне той ямы лежанка, а от лежанки виднелась нора, но он, пан Юзаф, в ту нору лезть не решился.