— Ты, пан ротмистр, тихо! Мы этого не видели, уразумел? — и себе на нижнее веко показываю, вверх его тяну.
Он сразу стишился. А то уже хотел скомандовать, чтобы ту деревню подпалили. А так мы больше ничего там не тронули, никого не подпалили, быстро построились, быстро ушли. Отошли на три версты, остановились и только тогда уже стрельцам сказали, в какие мы места пришли и кто здесь хозяин. Молчали стрельцы. Вижу, они совсем переполохались. Тогда я им сказал, что, мол, нам сейчас главное дойти до Зыбчиц, там место высокое, чистое, а пока что лучше быть поосторожнее, не отставать, из строя не выходить. Всем ясно, спросил. Ответили, что всем.
И действительно, потом до самых Зыбчиц они вели себя почти что так, как и положено защитникам отечества… Но все равно еще троих из них мы недосчитались. И никаких следов преступления! Это вам я, многоопытный судья, заявляю: ни-ка-ких!
Ну ладно! Зато успели в Зыбчицы. Чуть-чуть успели: уже на самом подходе, когда шли через Козюлькин луг, воды было по колено. Но это что! На следующий день уже по самим Зыбчицам люди везде на лодках ездили, вот какая началась распутица.
Но чем про распутицу, я вам лучше расскажу, как мы вступали в эти Зыбчицы. А было это так. Утром я встал раньше обычного, наточил саблю, побрился, нафабрил усы, потом мы все как следует перекусили и двинулись в последний переход, на Зыбчицы. А пана Хвысю я послал вперед, чтоб он там кого надо заранее предупредил. Хвыся уехал. Грязь в тот день была неимоверная, сугробы пали, мостки напрочь затопило, шли почти что наугад. Но никто, слава Создателю, в дрыгву не провалился, и никого Демьяновы собаки — а кто же еще!? — не утопили, не убили. Скоро дорога стала шире, пуща расступилась, потом почти по самые эти места, столько тогда было воды, прошли через Козюлькин луг, вышли на Лысый бугор…
Га! Вот они, родные Зыбчицы! А вон и конный Хвыся у ворот стоит, нас дожидается. Я дал отмашку, Драпчик скомандовал — бубнач ударил в бубен, стрельцы запели: «Дрынцы-брынцы». Так под эти «дрынцы» мы в ворота и вошли, так и по улицам шли, грязь месили. Народ стоял у заборов и злобно безмолвствовал. Я им тоже ничего не говорил, только кнутом поигрывал. Ехал прямо к Дому соймов. Там на крыльце уже стоял наш каштелян пан Ждан Белькевич. Я подъехал, мои подошли. Стоим, я с коня не слезаю. Пан Белькевич ко мне подбегает, спрашивает:
— С добром ли ехалось?
— Пока не знаю, — говорю, — там будет видно. Сошлись паны?
— Сошлись, сошлись. Сидят, ждут.
— Это добро, — говорю, — если ждут. Я сейчас к ним буду. Вот только загляну домой да чего-нибудь перекушу с дороги. — После поворачиваюсь к Драпчику и говорю: — Пан ротмистр! Моим велением и по высочайшему распоряжению оцепить это строение вверенными тебе силами, никого оттуда не выпускать и никого туда не впускать, покуда я не вернусь. Приступайте!
Он приступил. Стал отдавать команды — зычно, злобно, кратко. Стрельцы право, лево, кому куда ближе плечом развернулись и ать-два, ать-два — службу знали, собаки! — оцепили Дом соймов, встали, взяли аркебузы на курок и едят меня глазами.
— Га, это добро, — говорю. — Великий князь вас не забудет. А я скоро вернусь.
Развернул Грома и поехал до себя домой, до своей Марыли.
Марыля — это вам не каштелян, она на крыльцо не бегала, на крыльце меня Генусь встречал. Генусь — это мой лавник, по-чужински секретарь. Но у меня секретов нет, у меня все на виду! Генусь подал мне чарку с огурцом. Это значит, в доме все в порядке. Я чарку кинул, закусил, Генуся за ухо потрепал, прошел в покои.
Ат, дома хорошо! Дома даже мухи добрые!
А про жену чего и говорить! Марыля пала мне на грудь, я ее приголубил. Она тогда давай скулить да причитать:
— Голик, Голик вернулся! Мой любый, дороженький!
Но я такого не люблю! Я сам чувствительный! Говорю:
— Марылька, брось ты это дурное! Еще не родилась такая гадость, которая меня погубит и от тебя оторвет!
Она тогда…
Ну, короче, одним словом, я после так говорю:
— А перекусить у нас в доме найдется?
— А как же! — она отвечает. — Утром твой товарищ, пан поручик, заезжал, мы по его совету приготовились.
Пошли в закусочную залу. Фимка подала нам свекольника, гуся с гречкой и кувшин с кувшинчиком. Добрый поручик этот Хвыся, ничего не перепутал! Ладно, остались мы с Марылькой вдвоем, я запиваю, перекусываю, а Марылька, эта больше говорит, докладывает мне, что здесь за время моего отсутствия происходило. А происходило всякое! Такое, что порой кусок в горло не лез. Одним словом, я под конец ее рассказа до того разволновался, что пошел и лег, соснул часок-другой. После еще раз побрился, нафабрился, надел свой любимый красный жупан с золотыми шнурами, шапку с жар-птицыным пером, переобулся в чужинские сапоги со скрипом, чарку кинул, сел на Грома и поехал до своих стрельцов. Ехал, кнутом поигрывал. Народ опять безмолвствовал.
Вот подъехал я к стрельцам, к Дому соймов. Там порядок. Все оцеплено, никто не входит, не выходит. Пан каштелян усы грызет. Я говорю ему и Драпчику:
— Пошли.
Драпчик взял с собой десять стрельцов, мы вошли в Дом. А Хвыся с остальными стрельцами стоит, службу несет. И это хорошо, потому что когда подчиненные заняты делом, мне тогда спокойнее.
Ладно о них. Входим в главную залу. Наши паны сидят, вижу, уже обмякли ждать. Прохожу, сажусь за верхний стол, пана каштеляна ставлю рядом, а рядом с каштеляном Драпчика. А стрельцы, ученые, собаки, сами становятся по окнам и дверям. Паны молчат. Тогда я встаю, достаю великий привилей с красной государственной печатью, всем его показываю и говорю:
— Так, слухаем, Панове! Чтобы потом не было никаких дурных разговоров, я вам сразу объявляю, что Великий князь вот что решил: пока что временно, до той поры, пока он Цмока не добудет, или, вдруг такое случится, пока не объявится князь Юрий, сын покойного князя Сымона, назначить меня Зыбчицким старостой. Всем слышно, Панове?
Сказали, что всем. Неохотно сказали, собаки. И ладно! Тогда я дальше говорю…
А дальше я им долго говорил, чтобы и самый последний дурень это понял, но вам, как людям умным, я сейчас скажу кратко. Так вот, я им тогда сказал примерно так: время сейчас лихое, валацужное, хлопы рассупонились и кинулись в разбой, особливо в тех местах, которые остались без панов… Знаю, знаю, говорю, да, уже есть у тех панов наследники, но сразу отвечаю: они еще в наследство не вошли, великокняжеская канцелярия их прав еще не подтвердила. Да и хлопам, сами знаете, тоже нужно время, чтобы они привыкли к новой руке. Только привыкать тогда легко, когда на это есть охота. А откуда быть этой охоте, если Демьяновы собаки к ним так и суются и на разбой науськивают? Не вы ли это сами на собственной шкуре едва ли каждый день чуете? А пан Зюзюк, царство ему небесное, разве он вам не живое… тьфу, разве не грозное предупреждение? А я?! Прямо скажу: пока мы сюда из Глебска шли, эти собаки вон сколько моих стрельцов загрызли! Девять голов в пути недосчитались, вот как! А как я зимой отсюда уходил, вы об этом, поважаные, слыхали? Нет? Тогда послушайте!