Когда до наших окопов осталось около сотни метров, по траншеям прошло легкое шевеление. Согласно моим распоряжениям до сих пор огонь по приближающимся немцам велся только двумя стрелками из каждого отделения, и только из винтовок. Причем им была поставлена задача не поражать более одной цели на сотню шагов. Так что до сих пор немцы чувствовали себя довольно уверенно. Тем более что основные потери несли полицаи из вспомогательных сил, шедшие в первой линии. Теперь же ротные подали команду занять позиции всем стрелкам. Восемь «максимов» также установили на тщательно выровненных бермах, и сейчас наводчики спешно уточняли прицел и затягивали винты вертикальной наводки. Еще два десятка шагов…
Такой огонь называется кинжальным. Открытый с короткого расстояния, практически в упор и с высокой плотностью, он не оставил ни полицаям, ни немцам ни единого шанса. Мои минометчики открыли огонь, буквально со второго залпа накрыв немецкую минометную батарею (сказалась предварительная пристрелка). Уверенные в себе немцы к этому моменту перенесли обстрел вглубь леса, чтобы воспрепятствовать практически неизбежному, по их мнению, отходу разбитых русских. Покончив с батареей, мои принялись обрабатывать остатки залегших цепей немцев.
Через пятнадцать минут после того, как батальон открыл огонь, я дал команду покинуть окопы и броском выдвинуться метров на тридцать вперед. К тому моменту полицаев практически полностью выбили, а немцы понесли тяжелейшие потери. Сделав короткую остановку, мои бойцы приготовили гранаты и швырнули их по настильной траектории, с оттягом, с замедлением броска, чтобы те успели взорваться еще в воздухе, метрах в двух-трех над поверхностью земли. Это получилось у, дай бог, четверти метнувших, но я был не склонен их винить. Время горения замедлителя было крайне неустойчивым, да и навыка таких бросков не было практически ни у кого. К тому же и так получилось неплохо. Едва только отгремели взрывы и бойцы приготовились к последнему броску, как немцы истошно завопили и внезапно начали подниматься на ноги, бросая оружие. Батальон замер. Несколько мгновений ничего не происходило, только количество немцев, поднявшихся и бросивших оружие, все росло и росло, а потом Гарбуз, лежавший неподалеку от меня, повернул голову и изумленно произнес:
— Товарищ командир, это что, они нам сдаются, что ли?..
Сказать по правде, когда ко мне подвели командира, руководившего всей операцией, я оказался не слишком удивлен. Нет, предчувствий у меня заранее никаких не было, хотя, как я теперь понимал, только потому, что просто не размышлял над этим вопросом. Для того чтобы свести воедино разрозненные факты и вычислить всю опасность, которую мой отряд мог для них представлять, да к тому же суметь убедить в этом вышестоящее начальство еще до того, как я начал действовать, и эта опасность сделалась очевидной, требовались незаурядные способности и высокий уровень влияния. И под перечень этих требований гауптман фон Зееншанце подходил идеально. А если еще прибавить сюда личную заинтересованность, то иного кандидата просто не существовало.
Он встретил меня словами:
— Мы вас недооценили.
Я подумал, что он даже не подозревает насколько, но вслух спросил другое:
— Это все силы, которые вам удалось сосредоточить против меня?
Гауптман усмехнулся.
— Неужели вы думаете, что я отвечу на этот вопрос?
— Почему бы и нет? — пожал плечами я. — Сейчас вашей жизни ничего не угрожает, но его можно будет задать еще раз, просто применив к вам более болезненные способы побуждения к ответу.
— Вы собираетесь меня пытать?
Я рассмеялся.
— На самом деле нет, тем более что всю необходимую мне в данный момент информацию я способен извлечь из перекрестного допроса вон тех пленных. — Я кивнул в сторону нескольких десятков немецких солдат и едва ли дюжины полицаев, которые остались в живых из приблизительно шести рот, что были в распоряжении гауптмана до начала операции. — С вами же мне хотелось просто побеседовать.
Он покосился в сторону лейтенанта Сокольницкой. Вследствие того, что работы для медиков среди личного состава нашего батальона сейчас практически не было, лейтенант деятельно занималась немцами, среди которых, наоборот, практически не осталось не раненых. Вот тоже еще забота!..
Я прекрасно помнил те взгляды, которыми она меня одаривала там, на лесном складе. И у меня не было иллюзий по поводу того, какие чувства в них читались. Слава богу, большинство бойцов и так уже записали ее в мои, так сказать, фаворитки, поэтому никаких особенных проблем ей это не принесло. Но мне-то что делать? Ведь на этот раз я точно не смогу ограничиться одним-двумя свиданиями. А на том пути, который мне предстоял, личные привязанности скорее ослабляли, чем делали сильнее, серьезно расширяя возможности моих врагов — настоящих и будущих — для воздействия на меня.
Но… если таков Кысмет, что мы можем изменить? Тем более что в девушке было то, что меня очень привлекало! И это отнюдь не внешность, а… довольно редко встречающаяся способность к беззаветной верности и непоколебимой преданности. И готовность честно нести свою ношу, в чем бы она ни заключалась. Просто ли в необходимости рожать детей и обихаживать их и мужа или в том, чтобы ночами до рези в глазах, до того, как скальпель вываливается из рук, склоняться над операционным столом, вырывая у смерти еще одну жизнь. А чаще всего таким женщинам приходиться делать и то и другое…
Впрочем, женщины, принадлежащие к русскому этносу, всегда отличались этими качествами, пусть и не в таких серьезных концентрациях. Но свои лучшие качества этот этнос оказывался способным предъявить миру лишь тогда, когда в его сильной половине начинали преобладать мужчины, достойные таких женщин…
— Что ж, я не против, но при одном условии.
— Каком же? — заинтересованно спросил я, совершенно точно зная ответ.
— Потом вы дадите мне возможность пообщаться с фрейлейн Вилорой.
— Согласен…
Беседой, которую я, дабы избежать лишних ушей, предложил провести поглубже в лесу, по моему мнению, мы оба остались довольны. А в конце фон Зееншанце, по-моему, даже несколько подзабыл о своей просьбе. Но я ему напомнил:
— Вы по-прежнему хотите повидаться с фрейлейн Вилорой?
Гауптман вздрогнул, и с лица его ушла легкая улыбка, блуждавшая там последние пятнадцать минут.
— Да, непременно.
— Отлично, — сказал я, поднимаясь и доставая из кобуры свой ТТ.
— Что вы делаете? — удивленно произнес гауптман.
— Создаю основания для встречи с лейтенантом Сокольницкой и… ваше алиби для будущего расследования. Не дергайтесь. — С этими словами я несколько раз выстрелил в него, поразив в левую руку и правую голень, а также оставив впечатляющую царапину на лице. На выстрелы тут же прискакал мой взвод управления почти в полном составе, но я махнул рукой, показывая, что все в порядке.
— Мой вам совет, гауптман, уходите из этой армии. И вообще, постарайтесь насколько возможно дистанцироваться от этого режима. Для него наступают очень тяжелые времена. Уж можете мне поверить.