Дело… дело может быть разным. Служим ли мы в Гвардии либо исполняем свой долг в аппаратах наместников, состоим ли в качестве топ-менеджеров в крупнейших банках или промышленных корпорациях либо просто тихо себе живем на маленькой ферме на окраинной планете — все это мы делаем так, что, как только какой-то из гвардейцев объявляет о намерении оставить службу, к нему мгновенно выстраивается целая очередь из агентов, жаждущих представлять его интересы, работодателей, предлагающих ему самому назвать сумму и форму желаемого дохода, и представителей муниципалитетов, предлагающих поселиться на своей территории. Потому что каждый знает: дело, порученное гвардейцу либо избранное им, будет делаться так, что самые смелые надежды окажутся недостаточно смелыми…
Слово. Ну со словом все понятно. Вторая сигнальная система. Разве можно хоть чего-нибудь добиться в человеческом обществе, не владея словом?
Цель… Не имея цели, человек не способен оказывать никакого влияния на свою жизнь. С ним все всегда случается. И хорошее, и плохое. Второе — чаще. Каким бы он ни был талантливым, какие бы способности и возможности ему ни достались в наследство, без цели он ничто. И все данное ему Господом или унаследованное им от родителей довольно быстро истает, в лучшем случае послужив лишь на потеху окружающим. Только имея цель, человек может начать хоть как-то распоряжаться своей жизнью, начинает разбираться, чего ему не хватает для ее достижения, какие еще умения ему надо развить и способен ли он по своим физическим, финансовым либо мыслительным возможностям сделать это. А если нет, то как, с помощью каких иных умений он сможет справиться со своими недостатками?
Но цель — это всегда идеальное. Целью не может быть нечто материальное, скажем, машина, квартира или контрольный пакет акций корпорации. Это либо вообще ничего не значащие вещи, либо всего лишь задачи, позволяющие разделить дорогу к цели на некие конкретные и простые для воплощения куски. Хотя умение ставить себе задачи и добиваться их выполнения уже может помочь организовать и придать смысл какой-то части человеческой жизни. Но только цель делает осмысленной ее всю.
Наша цель — держать Империю. Все остальное — инструмент. Что бы ни делал гвардеец — служил, трудился в корпорации, тихо жил на ферме, расслаблялся ли на песках курортных планет или качал адреналин, прыгая с орбиты в легком комбинезоне на «крыле», — все это просто некие инструменты, ведущие его к одной и той же цели. Как вода океана может быть спокойной и тихой, а может бросаться всей мощью на берега и суда, застрявшие в шторме, сокрушая скалы и ломая борта, может быть теплой и ласкающей, а может — ледяной, мгновенно выстужающей тело, за считаные минуты выпивая из него тепло и жизнь, но это всегда вода.
Только овладев всем этим, человек — любой, не только гвардеец — может считать, что полностью овладел собой. Просто мы владеем этим все!
Мышление. Мышление — это не то примитивное думанье, которое позволяет нам спланировать очередную покупку или выстроить разговор с начальником так, чтобы он дал тебе очередной отгул. Мышление — вещь чрезвычайно редкая, сродни умению лошадей танцевать. И так же, как подобные танцы, возникает только в результате очень жесткого обучения. И для большинства людей оно недоступно во многом потому, что практически бесполезно в обыденной жизни. Оно необходимо только знати, то есть той части элиты, которая не только задает образцы и правила их потребления, но способна делать это осмысленно, используя эту свою функцию для управления собой и тем социумом, знатью которого они являются, или для исправления его. Если элитное крестьянство уж слишком сбило его с пути.
Во-первых, мышление всегда исторично. Первой, самой слабой ступенью историчности является умение помыслить себя, свое дело и свою цель хотя бы в шестидесятилетней перспективе. В перспективе трех поколений себя. Ибо мы есть то, что мы создали, сотворили. И наши потомки — это тоже мы… А ключевым оно становится, когда человек овладевает способностью оперировать как минимум в десятикратном по сравнению с этим временным промежутком. Что для простого человека выглядит как бредни или бесполезная чушь.
Во-вторых, мышление всегда как минимум троично. Если кто-то предлагает тебе поразмыслить и выбрать одно из двух, на самом деле он старается исключить у тебя любые намеки на мыслительный процесс. А если ты сам видишь всего лишь два возможных решения — ты еще даже и не пытался мыслить.
И, в-третьих, мышление всегда рефлексивно. Причем на самом деле настоящее мышление рефлексивно в степени — во второй, третьей… говорят, что теоретически можно войти в четвертую степень рефлексии. Но я с таким еще не сталкивался. Все сисаны, с которыми я был лично знаком, владели только третьей степенью рефлексивной возгонки, а подавляющее большинство гвардейцев владело лишь второй. И я в том числе. Но и это уже очень и очень много, ибо подавляющее большинство людей вообще не способно к рефлексии. То есть, наверное, способно. Как минимум к базовой, начальной. Все-таки, по оценкам сисанов, сегодня в мире практически нет людей, не способных овладеть хотя бы первыми двумя степенями антропрогрессии. Просто люди не обучены. Да и не хотят учиться. Что ж, это их выбор… и дай им господь здоровья и удачи. Но вот тем, кто претендует на то, чтобы стать знатью, без этого не обойтись.
И только это — умение владеть собой и способность мыслить — делает человека знатью. Ничто другое: ни деньги, ни кровь, ни близость к власти — не способно сделать его таковым. Единственное, на что способно все это, — лишь на какое-то время дать иллюзию его принадлежности к истинной элите. Но ведь все иллюзии рано или поздно развеиваются…
Но сейчас передо мной не было ни одного человека, про которого я мог бы сказать, что он хотя бы стоит на пути, на дороге, способной сделать его частью знати. И это было очень печально. Настолько, что если бы я не видел, как быстро мои ребята начали врубаться в суть и смысл и как яростно, надрывая жилы, они двинулись по пути, причем пока даже не догадываясь об этом, я бы засомневался, а ту ли я сторону выбрал. Ну ничего. Я — здесь. Стронем и этих…
* * *
Следующие несколько дней прошли относительно спокойно. Капитан, чья фамилия, как я выяснил, была Бушманов, кружил вокруг моего батальона, как гриф возле умирающего. Вот только позволить сделать батальон умирающим я не собирался. Поэтому, когда на третий день я внезапно обнаружил, что у Головатюка, вернувшегося с «беседы» с капитаном Бушмановым, светится здоровенный фингал под глазом, а губы разбиты в кровь, я подхватил свой «дегтярь» и двинулся к землянке, которую капитан реквизировал у заместителя командира полка по тылу. У входа в землянку стоял часовой. Боец в фуражке с синим околышем окинул меня грозным взглядом и уже раскрыл рот, чтобы о чем-то строго предупредить, но я не дал ему этого сделать. Я протянул руку, захватил пальцами его воротник и сжал так, что у него сперло дыхание, а затем отодвинул в сторону и, пинком распахнув дверь землянки, вошел внутрь.
Капитан сидел за столом и с сумрачным выражением лица листал какие-то записи. Когда дверь землянки грохнула об косяк, он вскинул голову и недоуменно уставился на меня. Но едва узнал, как его лицо тут ж помрачнело.