— И вы принесете им их?
— Да, — господин Бальтазар выпрямился, — я помогу им получить то, чего они так страстно желают. А именно — ОГРОМНЫЕ перемены. Во всем: в образе мыслей и образе жизни, в одежде, в привычках, в моральных нормах, в жизненных и карьерных перспективах… Более того, в этом Творении от меня будет намного меньше, чем от художника в любой его картине или от композитора в любой музыкальной пьесе. Они сами все это с собой натворят. — Тут господин Бальтазар расхохотался во все горло и закончил тоном, в котором опытное ухо смогло бы различить намеки на то, что произносимая фраза, скорее всего, цитата: — И так им, сволочам, и надо! Не так ли, мой друг Мельхиор?
Когда у столика появился третий, никто не заметил. Впрочем, судя по реакции двух собеседников, они не только не удивились его появлению, но вроде как были совершенно уверены, что он здесь…
Тот, кого назвали Мельхиором, не торопился с ответом. Он поднял чашку с дымящимся кофе, поднес ко рту, сделал маленький глоток и вновь поставил чашку на столик. И лишь после этого кивнул:
— Да, вы правы, для большинства… э-э-э… живущих, как правило, перемены действительно будут казаться чем-то ужасным. А вот для тех, кто способен и хочет стать… это еще как посмотреть. Когда мы стояли у тех яслей в Вифлееме, тоже ведь было ясно, что мир ждут перемены. И какие! И кто скажет, что мы были не правы?..
— Ох уж мне эта ваша любовь к парадоксам, — с этаким ленивым раздражением произнес господин Бальтазар и откинулся на спинку, а затем, покосившись на чашку кофе, задумчиво произнес: — Может быть, и мне заказать кофе?
— Не советую, — усмехнулся господин Каспар, — здесь подают преотвратный кофе.
— Ну… — рассмеялся господин Бальтазар, — я не думаю, что это будет для нас такой уж проблемой. — Он повернулся к одному из «шкафов»: — Эй, капитан.
Тот быстро подскочил к столу.
— Слушаю, товарищ генерал! — Его лицо излучало самую ярую исполнительность. Что это был за генерал и кто были его гости, он представлял смутно, но в том, что это именно генерал и еще какие-то важные шишки чуть ли не из самого политбюро, был уверен совершенно твердо. Хотя вздумай кто спросить, откуда у него эта самая уверенность…
— Принесите-ка нам кофе.
— Кофе?! — На сумрачном лице капитана нарисовалось удивление. — Так это… закрыто все. Вы ж сами распорядились. Похороны же…
— Ну так пусть откроют. Тем более что процессия уже прошла, так что смысла мерзнуть… — И он передернул плечами.
— Слушаюсь, — с натугой произнес капитан и быстренько испарился.
— Но ведь перемен-то жаждут не только те, кто способен и хочет стать, а все, — продолжил господин Бальтазар, повернувшись к Мельхиору.
— А они просто еще не знают, что такое стать. Они думают, что уже стали. Уже выросли, поумнели и что-то значат… — грустно произнес господин Каспар и добавил: — Как и везде.
— Ну-у, зная вас, я думаю, вы снова надеетесь, что на этот раз у вас получится заметно лучше, чем раньше, — повернулся к нему господин Бальтазар.
— Да, — кивнул господин Каспар, — а иначе зачем все?
— И… это связано с этой вашей ненаписанной книгой? — Он кивнул на красный картонный переплет с золотым тиснением.
— И с этим тоже.
— И какие шансы на то, что ее все-таки напишут?
Господин Каспар улыбнулся и пожал плечами. На этот вопрос отвечать было необязательно. Потому что он скрывал в себе другой, намного более важный, о том, возможна ли та еще несуществующая страна…
А господин Бальтазар, похоже, и не ждал ответа. Он понимающе кивнул и повернулся к господину Мельхиору:
— Ну ладно, пора приступать. Друг мой, я бы хотел, чтобы вы, как э-э… мастер иллюзий, совершили нечто символическое. То есть подали бы этой стране некий знак, небольшой, не всем понятный, но глубоко символичный. Не окажете ли подобную любезность?
Господин Мельхиор кивнул, улыбнулся и, поставив чашку с остатками кофе на столик, торжественно приподнял руки и неторопливо свел ладони вместе, будто совершив этакий медленный хлопок. И в этот момент у офицера, опускающего гроб с телом верного ленинца, Генерального секретаря ЦК КПСС товарища Леонида Ильича Брежнева, вдруг дрогнули руки, и тяжеленная домовина на глазах у всей страны рухнула на дно могилы…
Деда убили прямо у подъезда.
В его старом доме не было мусоропровода, поэтому приходилось тащить мусор к бакам, что стояли у соседнего дома, метрах в трехстах от подъезда. Раньше баки стояли гораздо ближе, у левого крыла дома, но с тех пор как дом расселили, баки убрали. Ну типа кому они нужны, если жильцов практически не осталось. Но на самом деле таким образом пытались повлиять на самых несговорчивых. Хорошо хоть газ и электричество все-таки удалось заставить включить. Дед тогда надел форму, все свои ордена, вывел из гаража свою древнюю «Волгу», торжественно догромыхал до районной управы и, бесцеремонно отодвинув бросившуюся на него секретаршу, ворвался в кабинет главы администрации как раз во время совещания с вышестоящим руководством из мэрии. Там он жахнул кулаком по столу и наорал на побагровевшего главу. После чего пообещал, что, если тот не перестанет «гнобить людей», дед поедет в свою бывшую дивизию, поднимет ее «в ружье» и устроит ему la mere de la Cuska (кузькину мать).
Дом был старый, еще довоенной постройки, как их называли, сталинский. В то же время он был не из числа самых престижных, потому что когда-то строился как ДОС (дом офицерского состава) для персонала бомбардировочной дивизии, базировавшейся на аэродроме, который примыкал к городским окраинам. Поэтому жильцы в нем проживали разношерстные. Многие квартировали здесь еще со времен аэродрома. Но за это время город сильно разросся, аэродром ликвидировали и застроили, так что теперь район был самым что ни на есть центральным и престижным. А сам дом благодаря прочным стенам и высоким потолкам привлекал жадное внимание. И хотя большинство квартир в доме были коммунальными, занимали их по большей части одинокие старики. Так что расходы на расселение не должны были быть такими уж высокими. Шустрые молодые люди, настойчиво звонившие в квартиры, предлагали старикам просто потрясающие условия: собственную квартиру (правда, в спальном районе на другом конце города), помощь с переездом, солидную прибавку к пенсии, постоянную домработницу. Народ сначала не верил. Но после того как шестеро стариков, согласившихся на продажу, были с помпой перевезены на новое место, а затем, после месячного перерыва, появились в своем старом дворе, привезенные туда на машинах теми же шустрыми молодыми людьми, и порассказали, как сладко им теперь живется, начался настоящий ажиотаж.
Дед с самого начала был категорически против. Не столько даже подозревая обман, сколько по жизни считая, что бесплатный сыр бывает только в мышеловке. И на первых порах к нему вроде как прислушивались. Но после появления шестерки народ как с цепи сорвался. Уж больно боялись упустить такую халяву. Так что продажи квартир пошли лавиной. А если процесс притормаживался, то в старом дворе вновь появлялся кто-нибудь из первой шестерки и живописал, как «эти порядочные молодые люди» раздобыли ему путевку в бывший цековский санаторий. Но, что странно, никого из второй волны переселенцев в бывшем дворе не появилось. Уехали и сгинули. Более того, кто-то из оставшихся, решивший было проведать бывших соседей, приехав по указанному адресу, обнаружил там совершенно других людей. Но шустрые молодые люди побожились, что просто напутали с адресом. Да и оставшихся осталось немного. Во всем доме не согласились на продажу и переезд только пять семей. Да и те скорее потому, что был дед. Иначе бы их довольно скоро выжили. Попробуй-ка пожить в доме, где нет тепла, воды, света и газа. Да и вообще, Петра Демьяновича в доме уважали. Когда расформировали бомбардировочную дивизию, квартиры так и остались в ведении Минобороны, поэтому солидная часть жильцов была из состава дедовой дивизии. А командиром он был добрым, правильным, шкуру драл всегда по делу и своих в обиду не давал. Ну да они, фронтовики, народ особый… Так что, пока дед упорно отказывался продать свою квартиру, всем остальным можно было не шибко опасаться.