Николас улыбнулся.
– Вы отчасти правы. «Вы, стая песья…» [31] , да? Но это не снобизм. Просто у меня врожденная непереносимость дураков. Думаю, именно это, а никакая не моральная щепетильность, и есть главная причина моего отвращения к этой стерве Изольде. Однажды кто-нибудь покалечит или прибьет эту девицу – и я последний, кто об этом пожалеет.
На улице Найджел и Николас разошлись. По дороге в свой колледж, где Найджел собирался пообедать, он был более обыкновенного задумчив.
Во время оно башня здесь была
Сторожевая – и она дала
Всей местности названье Барбикана…
Здесь неокрепший голос юных шлюх
И максиминов брань терзает слух.
Драйден [32]
Было уже далеко за полночь, когда Найджел вышел из комнаты Фена в Сент-Кристоферс, чтобы вернуться в «Булаву и Скипетр». Разговор шел о старых знакомых, былых днях, о нынешнем состоянии колледжа и о том, как повлияла война на университет в целом. «Кретины! – говорил Фен о нынешнем наборе студентов. – Недоучки!» Судя по тому, что Найджел уже успел увидеть, тот был совершенно прав. Средний возраст в колледже сильно снизился, и вместо более взрослых эксцентриков и ярких личностей, учившихся здесь до войны, теперь в студенческой коммон-рум [33] преобладал стандартный тип старосты привилегированной частной школы. К тому же стали больше заниматься науками и меньше изучать искусство, и Найджел, с присущим людям искусства снобизмом, порицал это.
Но весь вечер он пребывал в рассеянности. За тем коротким разговором перед ужином он узнал кое-что о запутанных обстоятельствах, связанных с Изольдой, и теперь был менее склонен насмешливо относиться к услышанному, чем поначалу. Он вспомнил, как трясся от ярости в своем кресле Дональд Феллоуз, как холодно-насмешлив был Николас, какое инстинктивное, почти физическое отвращение испытывал к девушке Роберт; были и другие нити, которых он пока не видел. Он с трудом представлял, во что все это способно вылиться. Может быть, как и большинство таких безвыходных ситуаций, она разрешится с устранением той или иной из ее составляющих… Найджел, будучи от природы ленив, не любил поспешных выводов и решительных шагов и всегда ждал, пока ситуация не изменится сама собой и принимать решение будет уже не нужно. Ну, разумеется, все как-нибудь уладится!
Он спал крепко и встал поздно, так что было уже половина одиннадцатого, когда он собрался в театр, проклиная себя за опоздание.
Театр находился в десяти минутах быстрой ходьбы от отеля. Он стоял на окраине города, в глубине длинной улицы с частными домами, служившими главной дорогой в соседний город. В прозрачном свете ясного осеннего солнца Найджел задумался, не бываем ли мы несправедливы к викторианцам, обвиняя всю их архитектуру в отсутствии изящества. В этот раз неизвестному архитектору вполне удалось придать зданию ощущение легкого, пусть и несколько женственного очарования. Перед большим домом из мягкого желтого камня была широкая лужайка, по которой в антрактах летними вечерами зрители прогуливались с напитками и сигаретами. Большую часть здания просто отремонтировали, только авансцену, подмостки, гримерные и бар переделали полностью. Бар на первом этаже за амфитеатром, к которому с обеих сторон фойе вели две лестницы, был решен как остроумная стилизация под прежний стиль и прекрасно гармонировал с ним. Кроме того, обе кассы снабдили широкими стеклами вместо маленьких романских арочек, через которые обычно ведутся операции в старых театрах.
Найджел проскользнул в затемненные ряды, все еще злясь на себя за опоздание. Он хотел посмотреть все репетиции, чтобы хотя бы отчасти понять, как все-таки пьеса доводится до премьеры.
Но, к его удивлению, тут почти ничего не происходило (позднее Найджел понял, что так проходит чуть ли не треть любой репетиции в репертуарном театре). Под зажженными софитами несколько человек с машинописными экземплярами ролей в руках без дела стояли или сидели на сцене посреди беспорядочно составленных декораций репетируемой пьесы, куря или вяло переговариваясь. Молодая женщина, про которую Найджел подумал, что она, должно быть, помощник режиссера, передвигала стулья и столы так энергично, что они, казалось, вот-вот развалятся. Роберт разговаривал с кем-то, стоя у оркестровой ямы, через которую была перекинута ненадежного вида доска, обеспечивавшая проход со сцены в первые ряды. В оркестровой яме молодой человек рассеянно наигрывал на пианино джазовые мелодии.
– Хорошо бы нам уже продвинуться дальше, – сказал он кому-то на сцене.
– Клайв еще не появился.
– Разве мы не можем заняться вторым актом?
– Он нужен во всех актах.
– Господи, да где же он?
– Сказал, что поедет на поезде в восемь тридцать из города. Либо поезд опаздывает сверх всякой меры, либо Клайв его пропустил.
– И зачем он все время так спешит в город?
– Он ездит повидаться с женой.
– Подумать только! Каждый вечер?
– Да.
– Ну, надо же…
Все это казалось таким нереальным. «Может быть, эффект искусственного освещения», – думал Найджел. Раньше ему не приходило в голову, как мало актеры и актрисы видят солнца. Вдруг он поймал себя на том, что случайно подслушивает разговор двух человек, стоявших рядом с ним в темноте.
– Но, дорогая, неужели тебе необходимо так за ним бегать?
– Не глупи, дорогой, нужно быть зайчиком с такими, как он, чтобы хоть чего-то добиться.
– Ты что, хочешь сказать, что в театре нужно извлекать выгоду из своей женственности, чтобы получить работу?
– Ах, неужели ты действительно думаешь, что люди получают роли за одну только способность играть?
Кто-то на галерее осветителя включил прожектор, и в короткой вспышке Найджел увидел, что эти двое были Дональд и Изольда. Совесть подсказывала, что он должен отодвинуться, но любопытство вынудило его остаться. Его не заметили.