— Была, — сказала Долгушина. — Но так, глянула с порога. Там столько крови было, что я боялась ближе подходить. Я его самого не видела. Сказала: «Мужа спрашивайте! Он мужик, ему мертвяки не страшны».
— А я вообще беременной была! — сообщила сноха.
Долгушина кивнула.
— У нас болтали потом всякую ерунду, — вдруг призналась она. — Что мертвого Штейнера никто толком и не видел! Только мой муж да Антипов, а им, мол, веры нет! Штейнер ведь незадолго до смерти хвастался, что дело одно хочет провернуть, только после такого дела надо пластическую операцию делать, во как!
— Ему верили?
— Мой муж не верил. Смеялся. А народ болтал!
— Но на опознании же мать Штейнера была!
— Так она же блаженная! Дурочка! Она даже по-русски разговаривать не умела! Ее еще в детском доме по голове сильно стукнули. Но красивая была. Отец Штейнера и соблазнился. А она взяла и забеременела! Он тогда сильно боялся, что ребенок тоже дурачком родится. Но обошлось.
— Ну, он немного дураком-то был! — не согласилась сноха.
— Не больше, чем твой муж! — парировала старуха. — Так что по Корчаковке долго слухи бродили. К нам ведь еще потом из Иркутска милиция приезжала. Оказывается, дядька Штейнера, он тоже наш, корчаковский, в каком-то ограблении подозревался. Вот и стали люди смекать: а не сховался ли молодой Штейнер, не разыграл ли всю эту историю?
— Бред собачий! — возмутилась сноха.
Терещенко вздохнул.
— А как же участковый? — спросил он. — Он-то Штейнера знал.
— А участкового не было! — сказала Долгушина. — Он намного позже появился. По-моему, труп уже увезли.
— Да нет, мама! Опять путаете! Он приехал поздно, это правда, но Штейнер еще в доме лежал.
— Да ты-то откуда знаешь?! Ты за огородом блевала в это время! У нее токсикоз тогда страшный был, — радостно пояснила Терещенко старуха.
— Да был участковый на опознании! Вы не слушайте ее! Все эти разговоры о том, что не Штейнер убит был — это сказки. У нас народ до того впечатлительный, вы себе не представляете! Как они еще инопланетян не видят, я удивляюсь!
Приехав на работу, Терещенко первым делом стал выяснять, кому принадлежит записанный на листочке телефон. Когда узнал, натурально вытаращил глаза. Это был номер представительства компании «Витимские золотые прииски». Товарищи из ОБЭПа эту фирму хорошо знали: несколько раз проверяли, пытаясь найти криминал, но там все было в норме — конечно, учитывая некоторую размытость норм, свойственную крупному бизнесу последних лет.
Он пробежал глазами разные фамилии, адреса, данные проверок — ничто его не заинтересовало. Обычная частная компания, обитающая в районе Бодайбо уже несколько лет. Вроде бы участвовала в приватизации некоторых государственных предприятий региона… Мелкие экономические нарушения… Неуплата налогов… Все как у всех.
За этим занятием его и застал Михайлов. Пострадавший по делу, которое вел Терещенко, зашел в кабинет веселой и энергичной походкой, с довольным лицом и румяными от мороза щеками.
— На пострадавшего не тянешь! — Терещенко улыбнулся, заражаясь его весельем, отложил бумаги в сторону, уселся поудобнее, откинувшись на спинку стула. — По-моему, я зря теряю время! Такой бугай: подумаешь, по голове стукнули!
— Если бы ты знал, как хорошо жить! — весело сказал Михайлов, усаживаясь напротив. — Ходил сегодня: руки действуют, ноги действуют, снег под ногами хрустит… Нос дышит! Это надо же, какой мир создан! Красивый до невозможности! Я себе сегодня клятву дал: если меня хоть какая-то ерунда расстроит, например, незачет или задержка зарплаты, я себе нос откушу!
— И куда ты сегодня ходил? — все еще улыбаясь, спросил Терещенко.
— Да куда только не ходил! Снова копался в деле Штейнера, и нашел-таки то, что нужно! Была машина!
— Какая машина?
— В то утро в Корчаковке стояла машина! Причем, фургончик. «РАФ». Помнишь такую марку? Но стояла она не на улице, а на бетонном мосту под насыпью! Свидетель из первого дома ее заметил. Первый дом — единственный, из которого просматривается переезд. И просматривается только из туалета! Там свидетель и находился. Все это есть в деле. Разумеется, на эти показания вообще не обратили внимания, поскольку бетонным мостом обычно пользуются те, кто не доезжает до Корчаковки, а сворачивает чуть раньше. Это ведь единственный мост и единственный переезд через железную дорогу на много километров!
— Но все-таки странно, что эта машина стояла там рано утром. На это нужно было обратить внимание.
— Ну, там и не на такие странности не обратили внимания! Но здесь-то как раз ничего особенного. Дело в том, что машина пережидала поезд!
— Какой поезд?
Глаза Михайлова торжественно блеснули. Он был страшно доволен собственной проницательностью.
— Да тот поезд, в котором ехала моя московская знакомая!
— Слушай, вот как раз о твоей московской знакомой я и хотел поговорить!
— Подожди! Я доскажу. Поезд остановился в неположенном месте и в неположенное время. Человек из первого дома, увидев машину, решил, что она просто пережидает, когда освободится путь. Что было потом, он не знает, так как отправился досыпать дальше.
— А ты не обратил внимания, что слишком многие в деревне не спали на рассвете семнадцатого августа?
— Обратил! Давно уже обратил! Более того, это было ровно в половину пятого. Многие люди проснулись в это время. Но почему? Может, какие-то биотоки передаются на расстоянии?
— Михайлов, я тебя умоляю!
— Хорошо, давай будем материалистами! Может, Штейнер все-таки кричал?
— Его убили в пять, не раньше.
— Ты так веришь экспертам? — Михайлов скептически поморщился.
— Других заключений у меня нет… Может, они проснулись из-за того, что остановился поезд? Там ведь никогда не останавливаются поезда. Поезд должен страшно скрипеть, когда тормозит. Вот тебе и объяснение!
— Да в деле есть объяснение! — ликующе сказал Михайлов. — Что мудрить-то? Там прямо сказано: Долгушина проснулась из-за выстрела! Может, и остальные тоже?
— Ну, — протянул Терещенко. — И что это нам дает? Кто-то испытывал ружье… Все, что мы узнали — это то, что он испытывал это ружье в половину пятого. Тоже, получается, не спал… Прямо коллективная бессонница!
— А у меня ощущение, что здесь спрятана какая-то важная вещь, — признался Михайлов. — Какая-то информация, которую нужно расшифровать…
— Ну так расшифровывай давай.
— У меня еще голова болит! — обиделся Михайлов. — И потом, кто из нас следователь, а кто потерпевший?
— Слушай, Мишаня, — Терещенко кашлянул, потер кончик носа, расправил загнувшиеся бумаги на столе. — Следователь, как ты правильно заметил, я. Поэтому давай все-таки поговорим о твоей московской знакомой.