Михайлов, действительно, ходил задумчивым и раздраженным. После выхода на работу сразу навалилось много дел. В корчаковском магазине произошла драка: бывшая продавщица Верка избила нового хозяина — шурина майора Довганя. Она кричала, что он обещал оставить ее на работе, но обещания не сдержал. «Да что я, дурак, что ли? — бормотал шурин, морщась и прикладывая снег к расцарапанной щеке. — Она же известная на всю Сибирь воровка! Я не самоубийца!»
Спустя сутки магазин загорелся.
Разумеется, на этот раз Марадзе обзавелся просто-таки железным алиби: улетел в Кемерово к брату. Стали таскать Верку, но вся деревня встала на ее защиту. Шурина майора Довганя на этот раз осудили все без исключения: односельчане видели, как он за ней ухаживал, пока менялась судьба магазина. Голос корчаковских женщин в таких ситуациях был решающим. Деревня сошлась на том, что верить нельзя ни грузинам, ни хохлам, ни другим каким-нибудь национальностям. Самые надежные — русские и хакасы.
Мишаня сам сходил к дому Штейнера. Работы здесь внезапно прекратились. Весь сад был разрыт, мусор увезен, только лодочные двигатели и садовый инвентарь остались лежать у забора. Была там и медицинская каталка. Он перепрыгнул через забор, прошел туда, где раньше был сарай, остановился у каталки, потрогал ее, попробовал прокатить по саду. Потом подошел к калитке, ведущей на берег, открыл ее.
Река уже замерзла, и белое волнистое поле расстилалось перед ним. Его чистое полотно резко перечеркивали линии железной дороги. Рельсы немного дымились. На белой насыпи с той стороны выделялся разный мусор, выброшенный из вагонов. «Тоска…» — сказал Мишаня вслух.
Сегодня он разговаривал с Терещенко. Разговор опять не вышел: их отношения сильно испортились с той последней встречи. Правда, Терещенко рассказал ему немало интересного.
Например, то, что позвонил по телефону, оставленному Долгушиной неизвестным человеком. Он сказал в трубку то же, что и сама Долгушина три месяца назад: что он из Корчаковки, что снова приезжали люди, которые интересуются Антиповым. Милая девушка на том конце провода ответила ему: «Вы ошиблись. Это офис». Голос у нее был любезный и классически секретарский. Спустя полчаса Терещенко перезвонил (надеялся, что его информацию передадут кому следует), но ему снова ответили, что он ошибся.
— Может, Долгушина врала? — спросил Терещенко у Мишани.
— Может… — равнодушно согласился тот. — Но, скорее всего, те люди понимают, что по этому номеру не должен звонить мужчина. Ведь сам Долгушин умер.
— А сын?
Мишаня пожал плечами.
— Ты проверил, как давно им принадлежит этот номер?
— Шесть лет…
Поиски Антипова продолжались. Однако с девяносто третьего года, когда его видели последний раз, произошло столько разных событий, что казалось, будто они ищут в разных странах и даже в разных исторических эпохах.
— Нелегкое дело! — вздыхал Терещенко. — А ты, кстати, обратил внимание, что на доверенности стоит подпись начальника омской колонии?
— Липовая подпись, — поправил Мишаня.
— Все равно. Главное, что омской! Откуда наша знакомая родом, а? То-то! Кстати, она, оказывается, сирота. Отец у нее погиб, когда она маленькой была, а мать умерла в восемьдесят шестом. Остался отчим, который ее фактически обобрал. Поэтому-то она и скиталась по стране, не зная, куда приткнуться…
Мишаня поиграл желваками. Терещенко деликатно отвел взгляд.
— Ты видел, что на показаниях в деле Штейнера все время разный почерк? — вдруг спросил Терещенко. — Антипова допрашивал не Белоголовцев.
— Я знаю. — Мишаня стал еще мрачней.
«Не в настроении парень, — подумал Терещенко. — Понравилась ему эта аферистка!»
Если бы он узнал, что содержание их разговоров немедленно становится известным этой самой подозрительной московской знакомой, то, наверное, пришел бы в ужас. Но именно так и было: Мишаня уже истратил на междугородние переговоры месячную зарплату. Вначале Елена сама названивала каждый вечер, но он, понял, что она делает это, чтобы сэкономить его деньги. Это его обидело, и она поняла, что обидело: звонить перестала. Он же продолжил. Он даже получал от нее различные просьбы о поиске дополнительной информации, а иногда сам давал советы. Можно сказать, что они помогали друг другу.
Идея о том, где надо искать Виктора Семеновича Антипова, пришла в голову Елене. А предложение поговорить с Митей начистоту сделал участковый.
— В любом случае, это пора заканчивать, — сказал он. — Тем более, если ты права, и Антипов находится именно там, где ты думаешь… Поговори со своим Митей — может, он объяснит, откуда у него этот телефон. Знаешь, я где-то читал, что если о человеке думать плохо, то он объективно становится хуже!
— Тебе на психологию надо было поступать, — засмеялась она в трубку. — Вон, как тебя интересуют разные психологические феномены.
— Да уж только на одном твоем феномене я бы целую диссертацию защитил! Ты вспоминай давай, как об Антипове узнала! После того, как мы его найдем, это будет последняя загадка.
— Я экстрасенс, Мишаня. Давно хотела сказать, но стеснялась. Терещенко не все про меня выяснил: в девяносто втором я поменяла не только фамилию и паспорт, но и пол! Я ведь Кашпировский в прошлом.
— Пол — это плохо, — всерьез огорчился Михайлов. — Хотя… Не будем консервативными, правда? Мы ведь еще молоды.
— Ты молод, Мишаня, а не я, — она кокетливо вздохнула. — У меня к тебе последняя просьба… Ты не мог бы выяснить, с кем был роман у той женщины-эксперта? Поговори с вашим криминалистом, он должен знать.
— Со Штейнером, — после секундного колебания сказал Михайлов.
— Я так не думаю… — Елена подождала вопросов или возражений, но он молчал. «Да он знает, с кем!» — догадалась она. — Мишаня, это несерьезно! Ты чуть не погиб!
— Это мое дело.
— Это общее дело!
— Нет. Этот человек не опасен. Только я мешал ему. На всех остальных ему наплевать.
— А чем ты напугал его?
— Я решил проверить, в каком году Антипов снял деньги со своей сберкнижки. Те, которые он получил за дом.
— Проверил?
— Теперь да… Все, как ты и думала… Ну что, поговоришь со своим шефом? Это ведь твой друг!
Елена тоже считала, что с Митей надо поговорить начистоту, но это было легко сказать и нелегко сделать. Одна мысль о том, что близкий человек мог оказаться предателем, вызывала кучу неприятных эмоций. Нет, гнева не было: уже давным-давно Елена не испытывала в таких случаях ни обиды, ни злости — одну лишь грусть. Челночное прошлое научило спокойно относиться к исчезновению друзей, а с ними и крупных сумм. Вначале расстраивали именно суммы, но потом она поняла, что самое печальное — как раз первое. Все, чего она хотела теперь — это больше ни с кем навсегда не ссориться.
…Телекомпания праздновала семилетие. По такому поводу Лежаев раскошелился на ресторан. Правда, закуски было маловато, а вино было дешевое, но она и не сомневалась, что Лежаев их за людей не держит. Она и пришла на этот сабантуй в рабочей одежде: в джинсах и свитере. Зато остальные дамочки были нарядные, в блестках. Лежаев опять подошел к ней, весело боднул кулаком в плечо, подмигнул игриво.