Казалось, вот так и должен выглядеть истинный конец света — с каждым днем все темнее и темнее, солнце почти не появляется в узких улицах, которые становятся все более похожи на трещины в скалах, где от сырости зарождается смутная и когтистая нечисть. Город превращается в царство слякоти и мрака, и фонари лишь усугубляют это ощущение обреченности и безнадежности, ибо бессильны — им дай Бог сохранить хотя бы шарик света, аршин в поперечнике, и не погаснуть до полуночи от скупой хозяйской руки. Все короче серенькие дни, все сильнее мрак, все опаснее холодный и влажный ветер, все быстрее проскальзывают жмущиеся к стенкам тени, почти безликие, все отчетливее душа понимает, что вместе с городом погружается на дно океанское, и чем она дышит — уже непонятно.
И вдруг рвется где-то в вышине черная пелена, отделяющая тьму от небесной белизны, и начинается преображение мира! Летит, летит с небес счастье! Конец света, похоже, отменяется, нечисть бежит без оглядки — она не выносит белого цвета; обжигает он ее, что ли? Полчаса — и город делается пушистым, праздничным, каждый фонарь в нахлобученной белой шапке воображает себя родственником звезд небесных, а на улицах появляются лица. Всюду проникает отраженный свет, всякий подоконник излучает сияние, и надежда, уже прилегшая было на смертный одр, приподнимается, делает глубокий вдох и говорит сама себе: ну, матушка, пожить еще, что ли?
— Иван Андреич, сходи-ка ты завтра в Дом Черноголовых, узнай про итальянцев. Когда и впрямь так хороши, как про них врут, пригласи к нам на вечер, — сказала княгиня Варвара Васильевна. — Думала ли я, что это Рождество и Святки встречать буду в такой тоске?
Вид у княгини и впрямь был невеселый — она, презрев новую моду, надела с утра зеленый широкий молдаван, изобретение покойной государыни, чтобы скрыть полноту. В Рижском замке не до мод, а сквозняком не прохватило бы. Зеленый бархат был ей, рыжеволосой, к лицу, да лицо-то куксилось и кривилось, скажешь слово поперек — жди грозы.
— Развлечения будут, ваше сиятельство, — ответил Маликульмульк. — На гуляния с детками поедете, актеров позовем…
— Немецких? Благодарю покорно! Нет, все не то! Пиеску-то ты так и не написал!
Маликульмульк сделал постную физиономию — действительно, пока переезжал и устраивал новоселье, совсем забыл про одноактную комедию, которая в голове почти сложилась. Название ей было — «Пирог».
Он отлично понимал княгиню — год назад, когда князь Голицын был в опале и жил с семейством то в Зубриловке, то в Казацком, на Рождество и иные праздники съезжались обычно гости, и в прекрасных усадьбах всем места хватало. Это в Санкт-Петербурге уж не знали, какой новой блажи ожидать от государя императора, чем еще ему вздумается испортить общую радость, а вдали от столицы веселились от души. Даже домашние спектакли были — на зависть столичным театралам: и «Превращенную Дидону» Марина поставила, и Маликульмулькову «Подщипу». И одевались как душе угодно: старшие сыновья князя, угодившие в опалу вместе с отцом, носили фраки — а поди в Санкт-Петербурге надень запрещенный фрак. Младшие носились кудлатые, в той одежонке, которая соответствовала погоде и занятию — не в кружевах же играть в свайку. А столичные детки обязаны были во всем подражать старшим, и шестилетнее дитя являлось в треуголке, в башмаках с пряжками, причесанное в три букли с косицей и напудренное.
Теперь же князь Сергей Федорович — рижский генерал-губернатор, мало того — первый рижский генерал-губернатор, потому что лишь решением государя Александра I Лифляндская, Эстляндская и Курляндская губернии сведены в единое генерал-губернаторство с центром в Риге. Должность почтенная, да только княгине в Рижском замке тоскливо — и гостей сюда не назвать, и не развернуться, как сердцу мило. Разве это — гостиная для княгини Голицыной? С Зубриловкой, куда хоть сотню человек назови, и все просторно будет, не сравнить. А пиеску где она собиралась ставить — на том пятачке возле печки? Однако спорить с Варварой Васильевной нелепо, тем более что она сейчас права — она чувствует себя лишенной мирских радостей Рождества и Святок. В храм-то Божий пойдет всей семьей, и не только по зову души, а для соблюдения порядка — все высшие гарнизонные чины явятся в Петропавловский собор, как на парад. А кроме? В Дворянское собрание? Невместно — она должна у себя прием устроить. Так ей хочется. Хочется, чтобы вся здешняя знать явилась на поклон к князю, а не сам он бегал петушком по чьим-то разукрашенным гостиным. Это все понятно, а как устроить праздник — покамест непонятно.
Во всяком случае, за наведение порядка княгиня взялась основательно — всю дворню к делу приставила. Горничные обметали паутину из углов, мыли двери, начищали бронзовые ручки и подсвечники, в Северном дворе здоровые парни выбивали пыль из ковров и чистили их свежим снегом, со стороны поглядеть — пляска, а на самом деле ковер уложен на снег ворсом вниз и парни с хохотом по нему топчутся, подпрыгивая. Поднимут — на месте ковра серый прямоугольник. К Сочельнику все должно сверкать.
Маликульмульк поглядел в окно — шел снег, исчезал в темных водах еще не замерзшей Двины. Ничего страшного — до заката еще часа три, можно прогуляться.
— Так я, ваше сиятельство, и не буду откладывать дело в долгий ящик, прямо сейчас и пойду, — сказал Маликульмульк.
— Куда так скоро? А обедать?
Варвара Васильевна обижалась, что он, перебравшись жить в предместье, отчего-то стал меньше бывать не только в ее гостиной, но и за обеденным столом.
— Я в «Лондоне» съем чего-нибудь… — брякнул Маликульмульк и понял, что попался.
— Какой тебе «Лондон»?! Сбесился ты, не иначе — нетто в «Лондоне» постное подают? Не мудри, оставайся — у нас сегодня грибные щи, гречневая каша, как ты любишь, оладьи, гороховый кисель.
Маликульмульк сдержал вздох — кабы хоть каши дали вдоволь! Он уже знал княгинин обычай — присматривать, чтобы в пост не было среди домочадцев чревоугодия. Но решил остаться — в конце концов, говорят, на Ратушной площади уже начинаются гулянья, а где гулянья — там и торговцы съестным.
После обеда княгиня самолично проводила Маликульмулька до дверей — и правильно сделала, потому что он опять изгваздал где-то шубу, так что пришлось звать Матрешу со щеткой.
— Ты, Иван Андреич, вызнай, когда итальянцы репетируют, тогда и загляни. И верно ли, что виртуозу и четырнадцати нет. Да постарайся с самим старым Манчини увидеться. Ты ведь и по-итальянски говоришь, как-нибудь уж с ним сговоришься.
— Я, ваше сиятельство, не столь говорю, сколь читаю и понимаю.
— Ничего, управишься!
Маликульмульк заглянул в канцелярию, предупредил исполнительного Сергеева, что вернется примерно через час, вышел через Северные ворота и невольно улыбнулся — такой белизной сверкала замковая площадь. Он повернул налево и по Большой Замковой пошел в сторону Ратушной площади. Аптека Слона была по дороге — ну, почти по дороге, а там всегда угостят прекрасным кофеем. Варвара Васильевна в пост кофей варить не приказывала, но ведь это пойло и не скоромное — отвар молотых бобов с добавлением сахара, который тоже растительного происхождения. Ну а жирные рижские сливки, которые хоть ножом режь, подождут. И коричное печенье подождет — оно же, поди, на яйцах. А вот маленькие, кругленькие, ароматные куммелькухены — кажись, постные.