Но сейчас придется пробудить в себе философа. Ибо потребна тонкость разума, тонкость и стремительность.
Какой сукин сын утащил адскую скрипку итальянского некроманта?
Маликульмульк опомнился перед самой докторской дверью. Постучал — ответа не было. Герр Шмидт или отсутствовал, или лег спать, да и пора бы — полночь близится!
А может, затаился? Прячет под тюфяк скрипку работы Гварнери дель Джезу? Нет — стоя на шатком табурете, укладывает ее на высокий шкаф. Хоть бы догадался завернуть в полотенце, что ли!
Тут пробудившийся философ задал себе вопрос: отчего похититель вынул скрипку из футляра? Не поленился, не пожалел времени, размотал три покрывала, хотя быстрее и безопаснее всего было бы унести вместе с футляром. Что значит сия причуда?
Он еще постучал в дверь. Никто не отозвался. Подозрения возникли самые неприятные — герр Шмидт должен быть готов примчаться на призыв княгини в любое время, да не в ночном колпаке, а в напудренном паричке.
И Маликульмульк пошел обратно в столовую — докладывать князю, что доктор куда-то подевался.
В гостиной князя уже не было — туда вот-вот должны были явиться гости, приглашенные к ужину. Маликульмульк догадался и поспешил к комнатам итальянцев. Там он и нашел князя вместе с его личным секретарем Денисовым.
Голицын говорил по-немецки, этот язык он знал превосходно, а певцы слушали понурясь. Маликульмульк прибыл к концу речи, но смысл ее уловил сразу: Голицын готов был отпустить итальянцев восвояси, уплатив им за выступление, но с одним условием — их вещи должны быть обысканы. Когда будет твердая уверенность, что никто из них не прячет драгоценную скрипку в своем имуществе, — тогда прибудут экипажи, и господа артисты поедут в свою гостиницу.
Князь при необходимости бывал неумолим. Маликульмульку не выпало воевать вместе с ним против турок, но он видывал князя за шахматной доской. Да и в стычках с магистратом князь показал себя серьезным противником. У итальянцев не было иного выхода — они показали свои шубы, а певицы открыли баул, один на двоих. Скрипки там, понятное дело, не нашлось. Тогда Голицын велел Денисову расплатиться с артистами, прибавив сколько полагается за беспокойство, повернулся и ушел. Этот обыск был устроен скорее ради очистки совести — теперь Голицыну было неловко, но он уже хотя бы знал, что похититель — либо кто-то из дворни, либо кто-то из гостей, и неизвестно, что хуже.
Маликульмульк остался — он пригласил сюда итальянцев, он считал своим долгом извиниться перед ними и проводить их хотя бы до дверей.
Жалко было глядеть, как Никколо складывает покрывальца своей скрипки, как запирает их в футляре. Старый Манчини подошел к нему, обнял, поцеловал и, повернувшись к Маликульмульку, сказал по-немецки:
— Это мой младший сынок, он родился таким слабеньким… Жена еле выходила его… Пресвятая Дева, что же я скажу моей бедной жене?
— Завтра же к вам пришлют хорошего доктора, — ответил Маликульмульк. — И пропажа скрипки — дело рук человеческих. Она найдется, уверяю вас.
— Нет, она уже никогда не найдется. Ее унесли духи, которые на посылках у маркиза ди Негри. Она полна жизни, а мой бедный сынок отдал ей душу… Прощайте, синьор.
— Прощайте, — сказал по-итальянски Никколо и посмотрел в глаза Маликульмульку огромными несчастными глазами — черными, как полагается итальянцу. Он и на вид был совсем хвор — еле держался на ногах.
— Мы обойдемся без провожатых, — буркнул Риенци. — Мы сами отлично усадим наших дам в экипаж, если он уже подан. Будь проклят этот замок — он погубил мальчика.
— Поезжайте сперва вы вчетвером и присылайте за нами экипаж, — по-итальянски сказал певцу Манчини. — Никколо должен выпить лекарство и немного посидеть, я хочу убедиться, что оно подействовало. Потом я привезу его.
— Тебе не следовало соглашаться на это выступление, Джузеппе, — по-итальянски же ответил Сильвани. — Никколо играл прекрасно, лучше он уже не сыграет никогда. Скрипка поняла, что больше ей здесь делать нечего, она взяла все и может возвращаться к своему сумасшедшему хозяину. Если какой-нибудь висельник восстанет теперь из могилы и будет убивать врагов маркиза — это твоя вина, Джузеппе!
Маликульмульк хотел по-итальянски же возразить, но не нашел нужных слов.
Певцы с нарочитой галантностью пропустили в дверь дам. Дораличе шла, как гренадер, задрав нос и показывая максимальную степень презрения к Рижскому замку и его обитателям. Аннунциата держалась поблизости от Никколо. Уже в коридоре она обернулась и посмотрела на Маликульмулька — он стоял в дверях и глядел вслед артистам.
Взгляд был испуганный и тревожный.
* * *
Маликульмульк остался ночевать в замке и утром был зван к завтраку.
Княгиня уже несколько остыла, но горничная Глашка, питавшая к философу некоторую склонность (совершенно невинную!) сказала тихонько, что ночью, после отъезда гостей, шуму было много. Все гостиные и прилегающие к ним помещения на всякий случай обыскали.
— Я готова биться об заклад, что это работа магистратских немцев! — сказала Варвара Васильевна. — Не удивлюсь, если сегодня же в гнусной газетенке появится известие о краже.
Она имела в виду «Rigasche Anzeigen», которую не читала — как большинство дам, не хотела пачкать пальцы в типографской краске, однако приписывала этому изданию все слухи и сплетни, гулявшие по Лифляндии и Курляндии.
— Это опасная шутка, душенька, — возразил князь. — Если скрипка будет найдена и выяснится изобретатель этой проделки, судьба его будет печальна.
— А если не будет найдена? Иван Андреич, что ты там толковал про нечистую силу?
— Ваше сиятельство, итальянцы все как один полагают, будто человек, подаривший мальчику скрипку, связан с нечистым. Якобы скрипка должна была выпить из мальчика все силы и непостижимым путем вернуться к хозяину.
— Что ж его отец, видя, как угасает дитя, не отправил тотчас скрипку обратно к тому колдуну? — спросила возмущенная княгиня. — У Голицыных, слава Богу, довольно богатства, чтобы возместить стоимость проклятой скрипки, если она пропала бесследно! Но человек, убивающий собственное дитя ради денег… Такого человека следует проучить, и проучить жестоко! Степка! Приведи немедля Шмидта! Я пошлю его к итальянцам, пусть посмотрит мальчишку! А и ты, Иван Андреич, хорош! Тебе было велено заниматься итальянцами — где ты бродил?! Отчего не с ними был?!
Маликульмульк уставился в тарелку. Он понимал, что Варваре Васильевне опять нужно выкричаться. Но умом-то понимал, а судорога, прижимающая локти к бокам и вдавливающая голову в плечи, к уму отношения не имеет — ишь, все тело поджалось, до самых тайных уголков. Мужской крик так не действовал — этого Маликульмульк наслушался за карточными столами вдосталь. А женский внушал дичайший страх, терпеть этот страх не было мочи — он вдруг вскочил и, опрокинув стул, выбежал из столовой.
Свою вину он видел ясно — должен был, должен был! Сопровождать дивное дитя с его скрипкой чуть ли не в нужник! Следить за каждым шагом! Двери перед дитятей распахивать!