Он сперва собирался купить зеркало, но потом сообразил, что получившую такой подарок Тараторку попросту засмеют. Тогда он стал искать несессеры и обнаружил, что они бывают разные — иные только с принадлежностями для шитья, иные со всякими флакончиками, кисточками, пинцетиками и вовсе загадочными вещицами. Маликульмульк подумал — и выбрал тот, где непонятных штучек побольше. Тараторка уже почти девица на выданье, пора ей в этих делах разбираться. Одно смутило — приказчик, заворачивая покупку, сказал сладеньким голоском:
— Радостных вам Святок с вашею хозяюшкой!
Потом он поехал домой. Квартирные хозяева уже хорошо знали его привычки и на просьбу об ужине откликнулись двойной порцией. Это была рыбная кулебяка — Маликульмульк нарочно поселился в доме, принадлежащем русскому семейству, чтобы кормили сытно и без затей. Надо ж было и Косолапого Жанно побаловать.
Потом он лег спать, но сон никак не шел. Денек выдался суматошный — тут тебе и выходец с того света, и фон Димшиц… и вспомнился мальчик со скрипкой — мальчик без скрипки, бедный обокраденный Никколо Манчини…
И стало не до сна.
Как он играл! Какую страсть вложил в «Дьявольскую трель»! Уж точно — всю душу в музыку перелил, ничего себе даже на донышке не оставил. А потом, когда обнаружилась пропажа скрипки, у него даже не было сил рыдать — просто сидел, не двигаясь, и по бледным щекам катились слезы. Даже ни слова, кажется, не произнес…
Маликульмульк вдруг ясно осознал, что дивное дитя умирает. Лекарства бессильны — Никколо лишился разом души и языка. Такие потрясения убивают — и ничем не заменить творение Гварнери дель Джезу, звуки обычной скрипки для Никколо убийственны; только тот, кто сам играет на любимом инструменте, знает это ощущение отторжения, когда тембр не тот, вибрации не совпадают!
В комнатушке было жарко, хозяйская Машка топила на совесть. Он скинул одеяло, вскочил, сорвал с себя рубаху. Сейчас он был самим собой — голым огромным ночным чудовищем, нарастившим белую броню, и броня эта одной своей тяжестью должна была внушать душе чувство безопасности, но сейчас она, как снежный пласт, вдруг протаяла от незримого луча именно там, где свила гнездо неприкаянная душа, душа неудачника, который во что ни вложит ее — то и провалится с треском. Единственное, что оказалось удачным, — так это игра. Большая Игра дала душе передышку и уверенность, даже помогла ей окрепнуть. Ведь сколько же было поражений? Все возможные и невозможные поражения — кроме разве что самого последнего, когда «со святыми упокой».
А дивное дитя, измученное и уничтоженное собственными победами, умирает. Так что же лучше для человека?
Сейчас Маликульмульк уже почти верил старому Манчини — жизнь, высосанная из мальчика улетевшей скрипкой, чем-то была похожа на его собственную, высосанную множеством неудачных попыток явить миру свой талант. Как удалось спастись — одному Богу ведомо. Спаслась плоть — ей ничто не угрожало. Спасся тот зародыш в ней, из коего можно было бы вырастить новую бесстрашную душу, да боязно, вот и бережешь то, что уцелело.
Маликульмульк не любил думать о неприятном. Он научился погружать эту маленькую душу в сон. Но были слова, на которые она все же откликалась, и с этим он ничего не мог поделать. Были слова, за которыми она готова была лететь туда, где они прозвучат, и испытать боль — лишь бы прожить несколько мгновений надежды и веры. А потом хозяин, спохватившись, говорил ей: «Спать, спать, расслабиться и сквозь опущенные веки следить за тем, как сменяются дневные пятна света и ночные пятна мрака! Ибо только так сохранишься, любезная душа, только так залечишь раны…»
Но он уже не мог никуда деваться от воспоминания — черноволосый мальчик, тоненький и узкоплечий, стоит в полной тишине, вознеся над своей великолепной скрипкой необычайно длинный смычок, стоит — ни жив ни мертв, а в каком-то мистическом состоянии, словно земной воздух тяжек для него и он вот-вот начнет дышать чистейшим надзвездным эфиром. А как начнет — так и заиграет…
И он стал ходить по комнате, как будто этим смехотворным моционом мог угомонить мощную плоть и уговорить ее вернуться под одеяло. В голове играла скрипочка — его собственная, но играла лукаво — как только он начинал прислушиваться, звук пропадал.
А выманивать музыку из души он еще не научился…
Наутро, позавтракав, Маликульмульк попросил хозяйскую Машку выйти на улицу и остановить извозчика. С такой горой подарков идти пешком он не пожелал. Утро было замечательное — в такое утро только и кататься в саночках, запряженных резвой гнедой кобылкой, которой тоже нравится бег по чистому снегу. Он лишь на замковой площади вспомнил, что злость у княгини еще, возможно, не прошла.
В замок он вошел через Северные ворота, чтобы сразу попасть в сени у подножия башни Святого духа и спрятать подарки в бывшем своем жилище. Была у него также мысль именно там посидеть и сочинить хоть какое поздравление, хоть хуже виршей Тредиаковского — лишь бы прозвучало.
Комната была открыта. Из мебели там остались кровать и шкаф, старое кресло. Разумеется, ее не топили, и Маликульмульк бросил свою затею — когда мерзнешь и кутаешься в шубу, рифмы на ум не идут. Даже если куришь любимую трубку из верескового корня, которой дал отпуск на целую неделю, даже если трубка набита хорошим ароматным табачком «Черный Кавендиш», который привозят англичане, благо теперь с англичанами большая дружба и их корабли все лето заходят в рижский порт. Разумнее было бы спрятаться в канцелярии, да и подарки сложить там под столом.
Он встал с постели и увидел на полу вещицу, которую менее всего ожидал найти в своем заброшенном жилище. Это был шелковый цветок, розовая розочка с бутоном и блестящими листками, сделанная весьма искусно. Маликульмульк поднял ее и задумался: те крылатые гости, остроумные сильфы, которых он безнадежно ждал у этого окошка, — Световид, Дальновид и Выспрепар — были формально мужского рода и цветочков в кудрях не носили.
Похоже, во время приема тут спряталась какая-то легкомысленная парочка. Маликульмульк неодобрительно посмотрел на кровать, что, кажется, дала парочке приют, и со вздохом взялся за свои свертки. В канцелярии тепло, никто сейчас туда носу не сунет, можно преспокойно дремать за столом в поисках рифмы… но что же это за жертвы купидона?.. Кто-то из своих — хотя бы один из двух любовников знал, как пробраться в башню; знал также, что она пустует.
Маликульмульк по природе своей был добродушен — он оставил цветок на кровати, полагая, что хозяйка будет его искать и в конце концов поднимется в башню. Спустившись и спрятав подарки под столом в канцелярии, он заглянул к больному доктору, а потом составил план действий. До встречи с фон Димшицем он успевал, взяв извозчика, доехать до почтамта и побродить там, а потом преспокойно дойти до «Лондона» и перед обедом заглянуть в комнаты Манчини, осведомиться о здоровье дивного дитяти.
Более того — он надеялся перед обедом посидеть в «Лондоне» за столом и, попросив бумагу и перо, сочинить поздравление, пусть хоть убогонькое. Канцелярия никаких поэтических мыслей, увы, не навеяла.