— Шатиловича помню — молодой человек, очень скромный, приходил с кем-то из приятелей. Но я ни разу не видел его с картами в руках.
— И никто не видел. На допросах так и говорили. То есть, получалось, что ворованных денег у него никто не выигрывал. Но после смерти Шатиловича сам Измайлов распорядился посадить господ, посещавших Молимонова, под домашний арест. В сущности, это было прямое вымогательство — верните, мол, господа, деньги, изъятые у московского почтамта, а где вы их возьмете — не моя печаль. Ну что же — пришлось сложиться, чтобы образовалась нужная сумма, что-то около двадцати шести тысяч рублей, и отправить их к московскому главнокомандующему. В тот же день караулы с домов были сняты, а Измайлов рапортовал в столицу, что пропавшие деньги нашлись. Но государыня оказалась умнее, чем он думал. Она распорядилась вернуть деньги почтамту и предоставить на высочайшее имя список содержателей московских игорных домов, а главное — их посетителей!
— La bete, — определил положение Измайлова фон Димшиц.
— Вот именно. Как же он мог накляузничать на людей, которые собрали для него деньги? Да и в списке Шатиловича был кое-кто из его приятелей.
— Вы тоже внесли свой вклад в эту благотворительность?
— Нет, и под арестом не сиживал — кто я такой? Но в полицейских списках все же оказался. Измайлов явился ко двору с полным реестром картежников, надеясь лично убедить государыню, что не все господа из этого списка — отпетые мошенники. А в списке — более семидесяти лиц, в том числе князья Шаховской, Голицын, Мещерский, и какие-то генералы, и чиновники, и чуть ли не лица духовного звания. В другом списке — те московские дома, где вели крупную игру. Мне рассказывали — их оказалось около тридцати…
— Мой Бог! — удивился фон Димшиц. — Я бывал не более чем в десяти, как же вышло, что я про них не знал?
— Видимо, вас Господь уберег. Измайлов клонил к тому, что надобно отделить агнцев от козлищ — то бишь наказать лишь картежных академиков. Государыня была уже стара и устала от дрязг. Вот и вышло, что знатные игроки не пострадали, а ответили за московские безобразия пять человек: Молимонов, Ротштейн — этого сочли главнейшим академиком, какой-то секретарь Лука Попов и, разумеется, Волжин с Иевлевым. Их высочайшим рескриптом выслали в Вологодскую и Вятскую губернии, пропечатав об их подвигах в газетах. Вроде бы дело затихло — но московская полиция, выждав немного времени, взялась за академии не на шутку. Всех поименно перебрали по спискам — так и мне досталось… — Маликульмульк замолчал, потому что рассказывать о своей встрече с Кавериным не желал. Неприятная это была встреча — очень трудно объяснить обер-полицмейстеру особое отношение к картам у драматургов, музыкантов и поэтов.
— Но дело с Шатиловичем так и не прояснилось?
— Нет. Говорили, будто бы Молимонов считал его виновником своего изгнания с почтамта и втравил в игру, чтобы проучить. И будто бы игра была лишь одна. Воля ваша — самому случалось проигрываться в прах, знаю, каково это, и не верю, что молодой человек, пусть даже неопытный, за одну ночь просадил двадцать шесть тысяч. Да ему от одной этой цифры страшно сделается.
— Его могли подпоить. Есть всякие снадобья.
— Могли…
Тут оба так друг на дружку глянули, что стало ясно: в головы наведалось одно и то же воспоминание, о золотом флаконе графини де Гаше.
— Значит, я правильно сделал, что вовремя уехал, — сказал фон Димшиц.
— Очень правильно. В Москве одно время каждую ночь облавы проводились. До того доходило — мелких чиновников, захваченных с картами в руках, секли на съезжих. Всех французов, взятых в карточных академиях, выслали обратно во Францию и списки в газетах напечатали.
— А теперь обстановка в Москве какова?
— Покойный государь многие распоряжения матушки своей отменил, но что касается карт — совершенно с ней согласен. Из тех, кто при покойнице был осужден и сослан, многие вернулись, но академиков сия амнистия не коснулась. Нынешний государь тоже по этой части строг, и Москва с Санкт-Петербургом сделались опасными городами.
— Остается провинция.
— Да, только провинция, — отвечал Маликульмульк уверенно и вдруг понял: это прозвучало так, будто они с фон Димшицем сговариваются о совместных действиях.
— Пейте кофей, господа, — сказала фрау Векслер.
* * *
Барон фон дер Лауниц снял лучшие комнаты в «Петербурге». В путешествие он отправился наподобие библейского патриарха с шатрами и стадами — чуть ли не со всеми внуками, слугами, секретарем, какой-то подозрительной родственницей, недоставало лишь собственного оркестра, как у Фитингофа. Среди челяди был и юноша-скрипач, на него фон Димшиц первым делом указал Маликульмульку.
Баронов внук смахивал на Гринделя — такое же приятное округлое лицо, такой же красиво очерченный рот и короткий прямой нос. Маликульмульк взглянул на руки — руки оказались не слишком музыкальные. Впрочем, и сам он имел грубоватую плотную кисть — игре это пока не мешало; может, препятствовало совершенству, так он и не гонялся за совершенством.
В красивом фраке, с дорогой скрипкой в руках, этот юноша украсил бы любой концерт — он сразу располагал к себе, а вот Никколо Манчини вызывал тревогу и жалость, не лучшее сочетание для любителей музыки. Отчего бы судьбе и не передать прекрасную скрипку Гварнери дель Джезу тому, кто вместе с этой скрипкой составит гармоничное единство? Стоит ли учить Фортуну, как ей распоряжаться людьми и предметами?
Комната, отведенная под гостиную, была невелика, народу туда набилось более двадцати человек, в том числе и дамы. Фон Димшиц подвел Маликульмулька к барону, представил, барон покивал крупной лысеющей головой, слетело облачко пудры. Но восторга это знакомство у него явно не вызвало, хотя начальник генерал-губернаторской канцелярии — человек в баронском хозяйстве полезный, мало ли какие казусы возникнут и понадобится помощь князя Голицына.
— Он не в духе, — шепнул фон Димшиц. — Ничего, скоро лишние люди уйдут, останутся те, кого он пригласит к карточному столу. Барон не очень азартен, он как те ездовые лошади, которых долго не заставишь идти хотя бы рысью, но если они избрали себе аллюр — не остановишь.
Маликульмульк усмехнулся — это, похоже, будет достойный противник Стало быть, главное — не смешить. И он обвел взглядом бароновых гостей, особо отметив группу мужчин в уголке. Мужчины были средних лет, одетые не слишком модно, однако чувствовалось — не нищие, далеко не нищие! Вряд ли фон дер Лауниц стал бы приглашать к себе господ, которые носят перстни с большими стразами и медные брелоки на часовых цепочках — а если в тех перстнях настоящие камни, то цена им немалая.
Дело пахло Большой Игрой. Прямо-таки благоухало. Маликульмульк ощутил привычное приятное волнение — пропади все пропадом, сегодня сбудется давняя мечта. Пусть без выигрыша, пусть с небольшим проигрышем — это лишь начало. Вон и фон Димшиц улыбается вовсе не так, как своей новой подруге фрау Векслер, — он щурится, он вертит в пальцах какой-то шарик наподобие янтарного, он настраивается на разведку боем.